Миг единый

Едва успел он вернуться в купе, как она и вправду принесла два стакана чая; рука у Софьи Анатольевны дрожала, но она все-таки успела отпить несколько глотков, лицо ее осунулось, глаза потускнели, и она будто бы уменьшилась в объеме, не было более той величественности; он взял ее пухлую руку, погладил и сказал:

— Все будет хорошо… Вон сколько дел у вас в Москве. Надо издать сочинения Юрия Сергеевича, все систематизировать. А вы в этом — главное лицо.

— Ох, Коленька, — вздохнула она. — Не понимаешь ты.

— А что там понимать? Все равно бы я вас из Высоцка насильно вывез. Работать, Софья Анатольевна, надо, работать. — И когда уж он это произнес, то и сам почувствовал, с каким фальшивым бодрячеством прозвучали слова, и ему стало неловко.

— Нет, Коленька, не понимаешь…

— А что же я должен понимать?

Ее серые глаза опять стали наполняться слезами.

— Одиночество… Его нельзя со стороны понять. В него окунешься, тогда только поймешь. Это похуже, чем волк на морозе. И не так завыть можно, лишь бы кто откликнулся, кто бы хоть капельку участия подарил…

Она замолчала и посмотрела мимо него, за окно; по темному стеклу стекали дождевые капли, вспыхивали в свете настольной лампы, вздрагивающей на столике от движения поезда. Холодное осеннее пространство простиралось за окном в мокрой темноте, и Николай Васильевич вздрогнул от страха, он был мгновенный, стремительно возник и исчез, оставив ссадину на душе. Странный безотчетный страх… Николай Васильевич отвернулся от окна и жадно отпил несколько глотков чаю.

— Ложитесь-ка вы спать, милая, милая женщина, — проговорил он.

— Хорошо, — покорно сказала она.

Он вспомнил, что у него есть в бумажке таблетки снотворного, предложил ей, потом полез на верхнюю полку; она уснула быстро, он понял это по ее тяжелому дыханию, а он лежал, запрокинув руки за голову, и смотрел в потолок вагона, по которому изредка пробегали мутные отсветы.

Вот и кончилась его поездка в Высоцк, она не была зряшной, как это у него случалось порой, в этой поездке был свой итог — там, за лесами, в ночи горел огромными окнами цех, и этот цех чувствовался Николаем Васильевичем как живой организм. Довольный этим ощущением, Николай Васильевич прикрыл глаза, но тут же подумал, что не довел все-таки в Высоцке дело до конца, так и не везет готового решения о Шергове.

«Что же делать с директором? Завод ведь только наново рождается… Рука ему нужна. Рука… Чья?» И чем больше он думал об этом, тем неразрешимее казался вопрос. Конечно, можно поискать по металлургическим заводам и найти среди начальников цехов, а то и главных инженеров крепкого, знающего автоматику парня, причем такого, что быстро все возьмет в руки, не будет распускать нюни, все подчинит производству, но ведь вот беда: опыт уже показал, что такие парни, которым любой завод — только завод, ни город, ни место, ни леса, ни небо, — цехи да линии, — на какое-то время выправляют дело, а потом с завода доносится лязг механизмов, не способных более набрать новые темпы, и в этом лязге глохнут человеческие голоса. Об этом был серьезный спор у них на совещании в главке, вроде бы и не деловой спор, он вспыхнул в перерыве, но, видимо, так задел всех, что уж не могли остановиться. Ох эти железные мальчики, о которых предупреждал еще Поповский, что-то их многовато появилось за последнее время. Найти такого? Нет, для Высоцка, где так тесно связаны меж собой люди, подобный вариант непригоден. И все же: как быть с директором?

Николай Васильевич попытался представить завод без Антона — и, к удивлению своему, не смог. Да, Шергов был нервозен, суетлив, не подготовлен инженерски к таким цехам, как колесопрокатный, но нечто большее стояло за ним; вокруг него теснилось множество людей, самых разных, даже Маша. «Дружим мы с ней…» Шергов сказал это с откровенной простотой, а Николай Васильевич удивился, потому что считал это слово «дружим» детским; да и в самом деле, как это взрослый мужик может сказать о женщине: «мы дружим»? Лексикон школьников… Но ведь они дружили, другого-то слова и не подберешь, вот почему он удивился, и даже зависть шевельнулась в нем. Так что же все-таки делать с Шерговым? Если брать всего лишь одну сторону дела — техническую перевооруженность завода, то конечно же Шергов тут слаб, но… Вот и возникло это самое «но», против которого Николай Васильевич сам не раз выступал на коллегии: «Все ваши «но» — поиски компромисса, а компромисс — не решение, лишь слабая жердочка через пропасть. В кадровой политике нельзя рисковать. Или мы оставляем человека и доверяем ему полностью, или мы сомневаемся, и тогда оставлять его нельзя…»

Николай Васильевич мучился, лежа на верхней полке. Черт бы побрал эти мысли! Черт бы побрал! Надо спать. Впереди Москва. Там много дел. И еще Митька женится. Что же это так противно звенит? Ах да, чайная ложка в стакане. Придется выпить снотворное. И внезапно Николай Васильевич понял, что уже принял решение: он не будет выносить на коллегию вопрос о Шергове, доложит о пуске цеха, а о директоре… Есть ведь такая формула: «Надо еще разобраться…»

19