Миг единый

Была уже середина февраля, когда Николай Васильевич вернулся в Москву из Днепропетровска, куда выезжал на три дня, и ему сообщили — умерла Софья Анатольевна; он едва успел на ее похороны, застал процессию на кладбище. Хоронили Софью Анатольевну рядом с могилой Поповского, людей было немного, больше старики и старухи, Николай Васильевич мало кого из них знал, и когда уж почти совсем закопали яму мерзлой землей, его кто-то вежливо тронул за плечо. Николай Васильевич обернулся и увидел Шергова, он стоял с заплаканными глазами, подняв черный каракулевый воротник пальто. Они вместе вышли из ворот, Николай Васильевич остановил такси, сказал шоферу:

— Гостиница «Россия».

Было начало шестого, только что закончился перерыв в ресторане, и зал был пуст, ряды столиков с белыми накрахмаленными скатертями и белые стулья с голубыми мягкими спинками, необычная тишина в этом высоком и просторном помещении, — от всего этого веяло теплом, радушием и после кладбища показалось Николаю Васильевичу противоестественным. Он даже остановился растерянно у входа, усомнившись — а стоило ли сюда приезжать, но подбежал расторопный официант и повел их в глубь этого свежего великолепия, усадил за столик; им принесли водки и закуски, они приподняли рюмки, Шергов сказал тихо и горестно:

— Помянем ее добром…

Они выпили, Николай Васильевич стал лениво закусывать, он вспоминал, как лежала Софья Анатольевна в гробу, пухлые большие руки были сложены у нее на животе, лицо опавшее, землистого цвета, — такой он успел увидеть ее перед тем, как заколотили крышку гроба. И тут же он подумал: а почему ему все так некогда да некогда, вот и на похороны едва успел; ведь после того, как привез он ее из Высоцка, так и не видел больше ни разу, направил к ней двух работников, чтоб помогли подготовить к изданию рукописи Юрия Сергеевича, она звонила ему, благодарила, звала в гости, он обещал, да так и не сумел выкроить время; и еще он думал: почему же это она умерла? Ему сказали по телефону: рак легких, но он все же переспросил у Шергова:

— Почему она?

— Не знаю, — сказал он. — Может, от тоски…

И Николай Васильевич вспомнил, как сказала она в поезде об одиночестве: «Это похуже, чем волк на морозе», и тогда он испугался этих слов. Что же, бывает, люди умирают от одиночества…

— Почему же Латышева не приехала? — спросил Николай Васильевич.

Шергов крякнул, ковыряя вилкой селедку, и, не поднимая на Николая Васильевича глаз, быстро проговорил:

— А она не знает… Я ведь сам случайно. Приехал по вызову, позвонил Софье Анатольевне, а мне говорят: умерла.

Николай Васильевич усмехнулся: «Эх, Антон, Антон…»

Они опять выпили не чокаясь, печаль, навеянная похоронами, стала медленно отступать, да и Шергов приободрился, зарозовел щеками от выпитого, пригладил усы.

— Ну, как вы там живете? — спросил его Николай Васильевич.

— А как живем? Да ничего живем. Клевать вроде бы нас перестали. Скоро вторую очередь пустим… Еще один цех заложили. Идет, в общем, жизнь. Тебя добрым словом поминаем, как ты нам тогда урок дал. Красиво же ты тогда работал, ничего не скажешь, красиво…

И Николай Васильевич отчетливо вспомнил, как командовал в цехе, и то острое ощущение слитности с механизмами, когда казалось: все нервы обнажены, и так ему захотелось, чтобы все это вновь повторилось; «да, может, это и есть мое настоящее… Вот так бы всю жизнь… а не эти бумажки, подписи, совещания… Мне бы, чтоб горячо в руках было…» — и ревниво спросил:

— Кто же там командует сейчас?

— Как «кто»? — удивился Шергов. — Я же тебе докладную посылал. Пока Ельцов. Мы ему двух заместителей дали: Ризодеева и Латышеву. Ничего тянут.

— Мы же ведь по-другому договаривались, — строго сказал Николай Васильевич.

Шергов нахмурился:

— Мы, Николай, вам план даем, качество деталей повышаем, и больше вам от нас ничего не нужно… Все! А кто и где у нас работает — наша задача. Нам на месте видней. Вот так. А про Латышеву или Андрюшку Ризодеева беспокоиться не надо, они на месте, при деле. Будет срок, еще и высоко взлетят, да пусть среди людей пока потолкутся, им на пользу. — Он помолчал, поскреб вилкой скатерть и неожиданно улыбнулся: — Давай-ка мы лучше за женщин выпьем. Вот, Николай, повезло мне в жизни раз: судьба Надей одарила. Ничего не скажешь — повезло. Так давай за хороших женщин…

Он так приветливо тянул свою рюмку, что Николай Васильевич тут же смягчился: «Ну что, и в самом деле все дела да дела, а ведь собрались помянуть Софью Анатольевну» — и тоже поднял свою рюмку…