Михаил Коцюбинский

Часто слышно было через притворенную дверь в гостиную, как папа тихонько напевал коломыйки, которыми расцвечивал свою повесть:

Зозулька ми закувала сива та маленька.
На все село іскладена пісенька новенька…
Ой кувала ми зозулька та и коло потічка.
А хто ісклав співаночку? Иванкова Марічка.

Трогательна любовь Ивана и Марички — детей двух враждующих родов из повести «Тени забытых предков». Трогательна и трагична.

Но и в самых трагических ситуациях у Коцюбинского обычно главной оказывалась жизнеутверждающая идея. Она не бывала навязана читающему, а естественно вытекала из самой логики изображаемого.

Вспоминаю, как в семейном кругу отец читал свой рассказ «Что записано в книгу жизни». Обычно он не любил читать свои произведения и делал это только дома или среди близких ему людей.

Старуху забыла смерть, а в доме нет корки хлеба даже для детей. Немощная, никому не нужная, она валялась где-то на глиняном полу крестьянской хаты среди мусора и картофельных очисток, а смерть все не шла… Чтобы освободить угол и не обременять больше семью, она упросила сына отвезти ее в лес: там она скорее отойдет в иной мир. И сын соглашается с ее просьбой.

«По небу, как тень голубиных крыльев, плыло одинокое облако. Отвел глаза от него, съежился весь. Что-то холодное защекотало в груди. Может, это и не облачко, а душа матери плывет? И мысли устремились назад. Лежит в лесу одна, на холодном ложе, как подстреленная птица, смотрит сквозь слезы на небо. Только свеча плачет над ней и горячий воск каплет на сухие, как у покойника, руки…»

А ведь могло бы быть и иначе!.. В воображении сына возникает картина естественных домашних похорон, «по христианскому обычаю». «Он поднялся вдруг на санях, обернулся и круто повернул лошадь… понесся в туман среди комьев сбитого снега, которые швыряла в него лошадь, назад за матерью».

В предисловии к этому рассказу в переводе на русский язык, напечатанному в 1912 году в № 12 «Бюллетеней литературы и жизни», под названием «Жуткая страница» читаем:

«Не может быть! Хочется крикнуть, прочитав новый рассказ талантливого украинского беллетриста, не может быть… Вы отворачиваетесь от кошмарной картины, Вы успокаиваете себя мыслью, что это только видение художника, вроде дантова ада, но нет Вам покоя: пусть даже «видение», Вы, однако, чувствуете, что писатель подошел вплотную к какой-то огромной страшной правде жизни — крестьянской жизни».

Этот рассказ очень понравился Горькому и Марии Федоровне. По словам отца, они плакали, читая его, и очень всем хвалили.

С каждым годом силы отца заметно таяли. То его охватывало творческое беспокойство, и он даже по вечерам без передышки работал за своим письменным бюро, то, обессиленный, без мыслей, неподвижно лежал в кровати. Но даже лежа — истощенный и измученный болезнью, он, едва почувствовав облегчение, уже забывал о недуге, рвался к жизни, работе, молодежи. По-прежнему жил их интересами, помогал им, участвовал в их делах. Круг его знакомств расширялся.

Эта чуткость, стремление быть всегда с людьми, помогать им составляли все содержание его жизнелюбивой натуры.

После поражения революции 1905 года был сослан в Сибирь ученик реального училища Иван Товстуха. Во время обыска у него на квартире обнаружили нелегальную библиотеку большевистской организации. Ссылку он отбывал в Тутурской волости Верхоленского уезда, откуда бежал в 1912 году и эмигрировал во Францию, где вступил в ряды большевистской партии и работал до 1917 года под партийной кличкой Жан. Вспоминаю бурные волнения, связанные с событием, которое произошло в 1912 году.

Участница литературных «суббот» Коцюбинского Елена Демиденкова, молодая девушка, только-только закончившая гимназию и работавшая сельской учительницей, неожиданно отравилась. Известно было, что она переписывалась с сосланным в Сибирь Иваном Товстухой, поддерживая в нем веру в будущее…

В жандармском деле Киевского охранного отделения № 3736 за 1912–1914 годы (ст. 93) сохранилось открытое письмо И. Товстухи в редакцию киевской газеты «Рада»:

«Уважаемый г. редактор, если возможно, напечатайте это письмо. Ни фамилии, ни адреса своего дать Вам не могу, так как живу нелегально. Да в этом, собственно, и нет надобности.

Полтора года тому назад я был далеко от родного Чернигова, от Украины. Был сослан в Сибирь. Здесь украинского слова и не слышно. Из Чернигова приходили письма — все на русском языке, все связанные с Черниговом, ни одно — с Украиной… Наконец пришло письмо на украинском языке от незнакомой украинской девушки, узнавшей о моей ссылке… Она говорила о лучшей жизни, о других временах, которые настанут, о борьбе…

И вот через горы, тайгу, через бури и снега убегал я из Сибири. Бежал… — и тут я узнал, что она отравилась…»

Под этим письмом расшифровка жандармерии:

«Обращение к умершей Лесе (Елене) Демиденковой».