Михаил Коцюбинский

Понятно, что жандармерия терроризировала Елену, пытаясь узнать хотя бы какие-нибудь сведения о беглеце, и поэтому причина ее самоубийства была ясна.

По поводу этого возмутительного случая у Коцюбинского состоялось внеочередное собрание молодежи. Оно проходило чрезвычайно бурно, на нем сложилось общественное мнение по поводу «методов» полиции.

О связи Михаила Михайловича с Товстухой читаем также в донесении департамента полиции: «Имеется упоминание о Михаиле Михайловиче в письме бежавшего из ссылки Ивана Павловича Товстухи. Михаил Михайлович, по предположению департамента полиции, может быть известный украинский писатель Мих(аил) Мих(айлович) Коцюбинский, выехавший из Чернигова в Австрию»[76].

Среди молодых, приходивших к отцу на «субботы», заменившие, как я уже говорила, «понедельники», Михаил Михайлович отличал Павла Тычину. Знакомство их произошло в конце 1910 года. Юноша часто гулял над извилистым Стрижнем, протекавшим через Марьину рощу. Делал в альбоме пейзажные зарисовки, уверенным движением тонких пальцев нанося на бумагу нежные прозрачные краски черниговской осени.

Однажды, рисуя, он вдруг почувствовал, что кто-то стоит за его спиной. Глаза юноши встретились с теплым лучистым взглядом темных глаз незнакомца. Вскоре их познакомили, и он начал бывать у Коцюбинского, неумело скрывая растущую нежность. О чем только они не говорили! О новостях в литературе, о задачах изящной словесности, о роли ее в воспитании масс. Юный семинарист как-то естественно вошел в круг наших интересов и забот, часто сопровождал нас в бесконечных прогулках. Где только мы не побывали! И в Тройце, и в Малеевом рву, и в Святом, в Никулыцине, в Еловщине, Подусовке на Черторейском мосту, и в Погорелках.

В письмах Коцюбинскому на Капри Тычина жаловался на удушливую атмосферу семинарии: «Звонки, притеснения, капуста, соленая рыба — все это до того опротивело, что готов, кажется, бежать на край света»[77]. Отец старался всячески ободрить начинающего поэта. Видимо, в продолжение их разговоров он в письме советует ему заняться переводами с русского. «У нас, например, очень слабая детская литература, и, если бы кто-нибудь занялся переводом лучших русских произведений для детей, можно было бы издать».

Коцюбинский встречался с молодежью не только дома. Он постоянно общался с семинаристами, читал в семинарии доклады на литературно-общественные и политические темы. Местом для них служил музыкальный класс на нижнем этаже. Собирались поздно, часам к одиннадцати вечера, причем по соображениям конспирации выключали электричество. Об этом упоминается в воспоминаниях И. П. Львова[78].

Среди семинаристов выделялся будущий известный украинский поэт, публицист, критик и общественный деятель Василь Элланский, вошедший в литературу под именем Эллана (Блакитного). В отличие от задумчивого Павла Тычины он был всегда в действии, полон энергии и кипучего запала.

Василь дружил с нами и часто бывал у нас. Одно из первых своих стихотворений (в 1913 году) он посвятил сестре Оксане.

Старовинний цілують рояль
Білі, тонко-стрункі рученята…

Меня сблизило с Василем участие в украинском хоре А. Приходько, администратором которого он был.

Богатство чувств, переполняющих Михаила Михайловича, согревало окружающих. Он умел, по словам современников, «подойти, умел взять душу, заглянуть в самые сокровенные, самые интимные ее уголки и так бережно относился к ней, словно держал в руках драгоценную жемчужину, которая могла упасть, разбиться».

«Вы ведь так много духовно дали мне… — писал отцу молодой учитель из Петербурга Евгений Галдзевич, с которым отец познакомился на Капри в 1909 году. — Да и теперь еще даете и давать будете, т. к. кусочек Вашей души я увез с собой в виде подаренной мне Вами книжки «Из глубины»… Я сейчас вижу Вас, слышу Вас говорящим… и помню даже, где, в каком месте на Капри Вы приблизительно это говорили. А Ваши описания природы!.. А в рассказе «Неизвестный»: «Ты бросила цветок в мое сердце, а я поймал его и несу». Как это красиво и как мне напоминает о том Вашем романе на миг, на мгновение с какой-то незнакомкой, «подарившей Вам свои глаза». Помните, Вы рассказывали мне об этом на площадке у трамвая фуникулера, встретились Вы с ней на самой высокой площадке над «Picola marina»[79].

Отца всегда привлекала душевная чистота и цельность молодых, их увлеченность, жажда прекрасного. С молодыми он и сам молодел, смеялся, проказничал совсем по-детски, ловил детей за ноги согнутым концом своей палки, рассказывал смешные истории, фантазировал. Егр поднимала волна творчества, он так жадно пил жизнь, что с ним было легко и радостно. И все же страстное желание жить проявляется с особой остротой у него в последние годы. Понимая, что жизнь его может оборваться в любую минуту, он все хочет прочувствовать, всем насладиться, все испытать, не жалея себя.

Но это же внесло и раздвоенность в его жизнь.

В неопубликованном при жизни писателя наброске «Меня угнетает» есть такие строки: