Михаил Коцюбинский

«Я замыкаюсь, я ищу одиночества и радуюсь ему, хотя сердце щемит, так как не могу поделиться со своим другом — женой. Я живу двумя жизнями. Одна — явная, такая правдивая, искренняя в отношении к ней, что я даже обиделся б, если бы она или кто другой подумал, что я лукавлю. Другая — тайная, глубоко скрытая, как подземные воды, которые не могут пробиться наверх. Мне стыдно перед женой — самым близким для меня человеком, что кое-что таю от нее, тем более я уверен — эта натура не может ничего затаить от меня — это хрусталь, звонкий и прозрачный.

Знает ли она меня? Она думает, что знает, а между тем ошибается. Есть стороны жизни, целая сфера чувств и мыслей, которые остаются при мне».

Слова во многом автобиографичны.

О его глубоком, «со всем примиряющем и все оживляющем» чувстве к Александре Ивановне Аплаксиной я узнала значительно позже, в 1938 году, спустя двадцать с лишним лет после смерти моих родителей.

Вера Иустиновна тяжело переживала случившееся, по понимала мужа.

«Никто не требует от меня жертвы… Ужаснее всего, что жертвы никто от меня не требует, кроме моей совести»[80], — писал Коцюбинский Аплаксиной.

Здоровье отца между тем ухудшалось из года в год. К пороку сердца и астме со временем присоединился и туберкулез легких. На все уговоры мамы беречься, полежать и не утомляться отец, стремясь не волновать близких, уверял, что ему лучше.

Однако зиму 1911/12 года Михаил Михайлович решил провести снова у Горького. В морозы он совсем задыхался. Перед отъездом на Капри отец беспокоится о судьбе своих произведений. Был обрадован, что «Сон» и «Тени забытых предков» выходят из печати в Киеве в издательстве «Литературно-научного вестника». Рассказ «Что записано в книгу жизни» он отослал Амфитеатрову для напечатания в журнале «Современник».

8 ноября 1911 года отец выезжает через Львов в Италию, куда и прибыл вечером 19 ноября. Отцу отвели у Горького прекрасную комнату, с верандой и видом на море.

Михаила Михайловича интересуют новые встречи, новые знакомства. Здесь находился в то время Иван Алексеевич Бунин, отец часто гулял с ним и беседовал. Бунин «довольно симпатичный, немного суховатый, как академик, и исключительно трудоспособный», отозвался о нем Коцюбинский. Обоих писателей интересовала тема «мужиков», но каждый подходил к ней со своей точки зрения.

«…Вчера вечером, — делится отец своими впечатлениями с Аплаксиной, — моя комната наполнилась людьми: Бунин читал свою повесть «Суходол», которая будет напечатана в «Вестнике Европы». Очень красиво написанная вещь, хотя философия для меня неприемлема, и мы вчера долго, до двух часов ночи, спорили».

А от рассказа Бунина «Захар Воробьев» отец был в восторге. «Он, — по его словам, — словно пропитан ржаным запахом».

При расставании Иван Алексеевич подарил отцу свою фотографию с автографом.

Общение с Горьким доставляло отцу особую радость. Его мнение было для отца свято. «Если Вам нравится книжка — значит, стоит писать», — говорил он Горькому. По свидетельству Горького, они обсуждали замыслы и планы, «читали черновики работ и оба очень искренне говорили друг другу, что каждый думает о работе другого. Если говорить о «влиянии», оно, вероятно, было взаимным».

Живя на Капри, отец написал два сатирических рассказа: «Лошади не виноваты» и «Подарок на именины». Первый рассказ обличает либеральствующих помещиков — экономическую опору самодержавия, второй — моральные устои царизма.

От евангельского благодушия «татка» — помещика Малины, проповедующего «демократические» идеи, не остается и следа, когда перед ним встает реальная опасность потерять свои десятины: «Буду стрелять, когда придут!» — так решает «дворянская кровь», возмущенная «посягательством» крестьян на землю.

В обоих рассказах резкая обличительность сочетается с углубленным психологизмом.

Почти одновременно с рассказом «Лошади не виноваты» Горький написал свою шестую сказку из сатирического цикла «Русские сказки». И тема и проблематика обоих произведений необычайно близки между собой. Это естественно — замысел вызревал у писателей одновременно. Вместе с тем каждое из произведений глубоко самобытно.

На Капри царил свой прочно установившийся быт. У Горького всегда было шумно во время обедов, много спорили. Прогулки чередовались с часами творческой работы.

Коцюбинский спускался к морю. Подолгу сидел на нагретой за день скале — слушал хор цикад. В призрачном вечернем свете остров приобретал фантастические черты. Зубчатые листья агав раскрывали свои акульи пасти. Дрок, как щетка, то здесь, то там поблескивал в лунных лучах. Не верилось, что в Чернигове двадцатиградусные морозы.

Трудно было представить себе, что вот сейчас он шел бы по Богоявленской улице от Красного моста к центру города. Теплая шуба, оленья шапка, глубокие фетровые боты мешают передвигаться. Он вынужден часто останавливаться. Холодный воздух забивает дыхание. Грудь разрывается от боли.

Медленно подходит к Красной площади. Возле потребительского общества — биржа извозчиков. Горят костры. Извозчики греются, похлопывая себя руками в неуклюжих рукавицах…