Михаил Коцюбинский

…Горький живо интересовался всеми событиями в России. С большим вниманием слушал он рассказы отца об убийстве Столыпина, которое произошло в Киевском оперном театре 1 сентября 1911 года. Убийца действовал по поручению киевской охранки, имевшей распоряжение «свыше». Реакционные круги были в состоянии, близком к полному отчаянию, когда, как говорится, «своя своих не познаша»…

Коцюбинский с юмором рассказывал Алексею Максимовичу о приезде царя в Чернигов, обо всей «патриотической» шумихе вокруг Николая II, который в окружении правительственных особ и юродствующих монахов приехал поклониться мощам Феодосия. Дворянство Чернигова во главе с губернатором устроило встречу царя с «народом». На лугу, вблизи Десны, была установлена триумфальная арка, а за ней расположился так называемый «городок Феодосия». «Народ» подносил хлеб-соль на деревянном блюде, а купцы, изощряясь в фантазии, загромождали витрины лавок портретами царя с вензелями, выложенными из продаваемого товара: в галантерейном магазине — из клубков ниток краше; в кондитерской — из трубочек с кремом; в магазине канцелярских принадлежностей — из ученических линеек и невыливаек.

— А интересно, как бы украсил свою витрину владелец шорной мастерской? — смеялся отец. — По всей вероятности, вензель был бы выложен из нагаек, и это была бы, пожалуй, лучшая из витрин.

Весть о приезде к Горькому Шаляпина облетела весь остров мгновенно. Шаляпин приехал 1 февраля 1912 года в три часа дня из Монте-Карло, где в то время концертировал. Встреча с ним продолжалась с трех часов дня до шести утра; в семь часов он должен был уже возвратиться обратно.

«Все время он то рассказывал, красиво, художественно, то пел, знакомя нас с «Хованщиной», — вспоминает отец. — Федор Иванович стоит у колонны террасы, а Алексей Максимович ходит взад и вперед, останавливается время от времени и «дает заказ». «Теперь «Блоху». Теперь «Дубинушку»! А ну, нашу волжскую!» И Шаляпин поет, поет, только вполголоса. А мы слушаем затаив дыхание…

…Кончил петь Шаляпин. И вдруг на дороге, на тропинках, окружавших виллу, раздался взрыв аплодисментов и крики: «Viva Gorki!», «Viva Scialapin!», «Viva la musica russa!»

И тут же ставшее обычным выражением симпатии к русскому изгнаннику: «Abasso lo zar!» («Долой царя!»).

Среди гостей Горького внимание отца привлек и Алексей Алексеевич Семенов. Это была бурная, деятельная натура с удивительными организаторскими способностями, самородок и самоучка, страстный жизнелюб, пролагатель путей в далекой и суровой Якутии, строитель рудников и пристаней, проектировщик легендарного города Томмота в дикой тайге, «доверенный и писарь» племени ламутов, ходатай якутского народа по многим и разным делам.

Горький характеризует Семенова как полуякута, полурусского. Явился он к нему из Якутии с женой-китаянкой из-под Шанхая. Семенов организовывал экспедицию для изучения кратчайшего пути от Якутска к берегам Охотского моря. На Капри приехал, знакомясь с Европой. «Он — один из самых бескорыстных людей, встреченных мной за всю мою жизнь, — пишет Горький. — К деньгам и вещам у него органическое презрение, он любит только книги, а больше их — работу… Когда Алексей Семенов был у меня на Капри, там жили два писателя — украинец Михаил Коцюбинский и поляк Стефан Жеромский…»

Облик Семенова ассоциировался в воображении Коцюбинского с Крашенинниковым, Дежневым, Щаповым и другими северянами — путешественниками-открывателями.

Отца роднила с ним жизнерадостность, оптимизм, незыблемая вера в лучшее.

— Какая сила жизни! — говорил Коцюбинский Горькому. — Мы привыкли к этому и не замечаем победы живого над мертвым, действенного над инертным, и мы как бы не знаем, что солнце творит цветы и плоды из мертвого камня, не видим, как всюду торжествует щи-вое, чтобы бодрить и радовать нас. Мы должны бы улыбаться миру дружески…

В марте 1912 года на Капри по инициативе Коцюбинского отметили шевченковскую годовщину. Сельваторе, сын садовника на вилле, вместе с друзьями разучил несколько украинских песен. В общем хоре с украинцами пели в тот вечер и итальянцы.

Между тем состояние Михаила Михайловича быстро ухудшалось. Он уже не мог совершать прогулки в Monte Tiberio, ana-Capri. Он заметно осунулся, похудел, и знакомые, которые давно его не видели, поражались происшедшей в нем перемене.

«Мне очень хотелось видеть вас всех рядом… Плохо, что ты не поехала со мной…» — пишет он неоднократно жене.

Он обращается к любимой дочери Оксане: «В 12 часов под Новый год я выпью за тебя, а ты вспомни обо мне — так мы как будто вместе встретим его. Если будешь мне писать, пришли в конверте немного снега, потому что я его давно не видел, а я тебе, если хочешь, пришлю немножко моря».

Он думает о семье, вспоминает, как обычно 17 сентября, в день именин жены, старался не отлучаться из Чернигова.

И теперь, собираясь домой, Михаил Михайлович купил жене подарки — камею в тонкой золотой оправе, вырезанную на сердолике, пояс с венецианской пряжкой из тонкого, как кружево, бронзового литья. Итальянки хвалили его: «У синьора прекрасный вкус».