Михаил Васильевич Ломоносов. Том 1

Глава III.

Высоко-прекрасна жизнь человѣка, посвятившаго себя единому служенію Богу ! Отдѣленный отъ міра, и не столько оградою тихой обители , сколько разрывомъ со всѣмъ, увлекающимъ слабую чувственность нашу въ море заботъ и мученій свѣта, житель монастыря есть на землѣ образъ того спокойствія , которое ждетъ насъ за дверями здѣшней жизни. Это мертвецъ тѣломъ : стѣны монастыря могила его бреннаго состава. Но при ненарушимомъ спокойствіи внѣшней жизни, онъ обладаетъ всею дѣятельностію, всѣми сокровищами жизни духовной. . Только сбросивъ ломкія вериги жизненныхъ отношеній начинаетъ человѣкъ жпть духомъ, соединяться съ Богомъ, жить въ Богѣ. Тогда онъ подобенъ тонкому веществу, разлитому въ видѣ невидимаго эѳира, и проницающему всю вселенную. Переставая жить въ мірѣ, онъ живетъ во вселенной ;

Оканчивая жизнь личную, онъ существуетъ въ жизни всеобщей ; онъ тогда идетъ прямо къ своему назначенію. Жизнь монастырская есть одна изъ самыхъ высокихъ идей, проявлявшихся когда либо въ нашемъ мірѣ.

Но не такъ смотрѣли на нее двое собесѣдниковъ, въ теплой кельѣ Заиконоспасскаго монастыря, разсуждавшіе о суетѣ всего подлуннаго.

— Нѣтъ , братъ , Пименъ Никитичъ , ты не знаешь нашего житья-бытья, и потому такъ похваливаешь его. Заперъ-бы я тебя на вѣкъ въ эту келью , такъ вспомнилъ-бы ты о привольной жизни.

«Да позвольте-же, отецъ Порфирій , доложить вамъ, что наша , какъ вы изволите называть , привольная жизнь, мученье безконечное ! И праведная душа не спасется въ этомъ треволненномъ помыканіи.»

— Полно, братъ ! Да ужь хоть Славянскимъ-то языкомъ не говори! Скажи просто, по-Русски: вѣдь не промѣнялся-бы со мной? А?

«Да гдѣ-же мнѣ, грѣшному человѣку, налагать на себя такое бремя неудобоносимое !

— То-то, братъ! Вспомнилъ-бы и жену и дѣтей. Что вѣдь, чай, у тебя ужь дочка-то на возрастѣ? Не-бось, скоро и за-мужъ станешь снаряжать?

Тутъ монахъ, сидѣвшій облокотясь на столъ обѣими руками и закрывъ лицо, началъ протирать глаза и расправлять мускулы.

Пименъ Никитичъ, не измѣняя своего важнаго вида, отвѣчалъ:

— Да, отецъ Порфирій, ужь ей около двухъ десятковъ. Да человѣкъ-то я, видите, не богатый. Бога не гнѣвлю : насущный хлѣбъ есть; да вѣдь нынче этого мало. Вотъ моя Анютка и сидитъ дома.

« Да, да !» подхватил!» монахъ съ живостью. «Анюта ! да, Анюта ! Что, вѣдь она, чай, въ матушку, такая-же красавица ?

— Гдѣ нашимъ дочерямъ быть красавицами — скромно промолвилъ Пименъ Никитичъ.

«Полно, братъ, скромничать-то! Я вѣдь самъ не вѣкъ былъ монахомъ. Глаза-то глядѣли съ малыхъ лѣтъ. Помню еще твою супругу дѣвушкой ; нечего сказать : лебедь была ! Вѣдь я и самъ былъ хватъ ! Бывало, надѣнешь синій кафтанъ, да подпояшешься краснымъ кушакомъ, да и пойдешь по городу.. . . Ну, да теперь, братъ, все прошло.

— Житіе ваше , отецъ Порфирій , истинно сказать, то есть по чистой совѣсти, ей Богу не лгу. . . . то есть. ....

«Нѣтъ, братъ, я ужь привыкъ къ нему; устарѣлъ, одряхлѣлъ до поры до времени ; а ты-бы

конечно убѣжалъ отсюда, какъ вотъ этотъ малый изъ Холмогоръ... . однако , кто это нашъ Семенъ не ведетъ его ? Я ужь давно послалъ.

—Я, то есть, могу сказать, и не могу объяснить вамъ, отецъ Порфирій. ...

« Кто тамъ? » громко сказалъ монахъ, услышавъ шорохъ около дверей.

— Я-ста!—отвѣчалъ грубый голосъ. Кто-то отворилъ немного дверь, и просунулъ голову. И что это была за голова ! Нечесаная, со всклоченною бородою, съ свиными глазами. . . . она принадлежала монастырскому служкѣ, Семену.

«Что-же? привелъ ты его ?» спросилъ монахъ.

— А привелъ-ста! — отвѣчалъ служка, не перемѣняя положенія.

« Такъ веди его сюда. »

— Да ужь онъ здѣсь-ста. Куда-же еще вести?

«Экой безтолковый!» сказалъ монахъ. «Введи его сюда, ко мнѣ.»

— Сюда-ста? къ тебѣ? Хорошо.

Дверь медленно заскрыпѣла , и Семенъ растворилъ ее такъ, что она стукнула въ ближнюю стѣну. За нею открылся Михайло. «Войди сюда, голубчикъ,» сказалъ отецъ Порфирій, съ съ смиренно-ласковымъ видомъ обратившись къ Ломоносову. Тотъ вошелъ и поклонился ему.

« Ну, вотъ видишь-ли ,» примолвилъ монахъ : «я говорилъ о тебѣ Ректору. Онъ такъ милостивъ, кто согласенъ принять тебя и помѣстить въ училище.»

Слезы радости сверкнули въ глазахъ изумленнаго своимъ счастіемъ Михайлы. Въ недоумѣніи, въ восторгѣ, ве зная что дѣлать, онъ бросился къ отцу Порфирію, сталъ передъ нимъ на колѣни, и хртѣлъ цѣловать его руку.

«Не надо, не надо!» сказалъ монахъ. «Благодари Бога, и молись за великую Государыню. Мы, грѣшные люди, только милостію Бога и Царицы можемъ помогать алчущимъ и жаждущимъ. Ректоръ велѣлъ представить тебя къ себѣ сегодня вечеромъ, и потому-то я послалъ за тобой. Нечего время терять : пойдемъ. Ужь скоро къ вечерней трапезѣ будутъ звонить. Поблагодари Пимена Никитича, молодой человѣкъ : онъ былъ первымъ за тебя ходатаемъ и навелъ меня на доброе дѣло.»