Михаил Васильевич Ломоносов. Том 2

Химія, онъ почти овладѣлъ лабораторіею , наконецъ поселился въ самомъ зданіи ея, и во всѣ свободные часы производилъ опыты. Они раждали въ немъ новыя мысли , новыя идеи, и Химія, Металлургія являлись у него не въ однихъ плавильныхъ горшкахъ, но и въ диссертаціяхъ , сильныхъ взглядомъ, опытностью , и блестящихъ изложеніемъ. Въ первый разъ наука говорила въ Россіи такимъ языкомъ.

Среди этихъ занятій, не поглощавшихъ всей дѣятельности Ломоносова, прошло нѣсколько мѣсяцевъ, когда зимою получилъ онъ ударъ, растерзавшій его сердце.

Рыбаки, взявшіе на себя развѣдать объ ошцѣ его, явились , и послѣ множества поклоновъ, вздоховъ, предувѣдомленій, сказали , что Василья Ломоносова нѣтъ на свѣтѣ.

Ломоносовъ упалъ на стулъ и закрылъ лицо руками. Нѣсколько минутъ оставался онъ въ такомъ положеніи и наконецъ спросилъ у своихъ земляковъ, какъ удостовѣрились они въ этомъ несчастій.

Въ простыхъ словахъ, но съ непритворнымъ участіемъ разсказали они ему, что осенью, отправившись въ море, на рыбный промыселъ, они подплыли къ тому пустынному острову, Который описалъ онъ имъ такъ подробно. Долго не находили ничего ; наконецъ , въ углубленіи одного залива , на берегу, нашли тѣло Ва-

силья Ломоносова, поплакали надъ прахомъ стараго пріятеля , и съ теплою молитвою зарыла его въ землю. Тутъ-же отыскали они большой камень, и положила его на могилу. Какимъ образомъ погибъ Василій Ломоносовъ ? Гдѣ артель его ? Неизвѣстно. Вѣроятно , что корабль разбило, и всѣ бывшіе на немъ потонули. Только прахъ хозяина ихъ сохранился, какъ-бы въ оправданіе чуднаго , пророческаго сновидѣнія сына его.

Ломоносовъ не распрашивалъ болѣе. Онъ далъ еще денегъ своимъ землякамъ , и велѣлъ имъ помнить, что отецъ его былъ добрый человѣкъ. Онъ зналъ, что послѣ него осталось нѣкоторое имѣніе, но не могъ и думать о немъ, предоставляя своей злой мачихѣ прожить имъ печальный остатокъ ея дней. Въ такой высокой душѣ, какая оживляла Ломоносова , могло-ли гнѣздиться малѣйшее помышленіе о деньгахъ отца, особенно когда онъ лишился его столько несчастнымъ образомъ ? Нѣтъ, это было далеко отъ него, недоступно ему. Иныя мысли тяготили его душу. Не раскаяніе , а тоска, что онъ бѣжалъ въ юности отъ своего родители , и лишилъ его отрады и утѣшенія, никогда не оставляла Ломоносова. Самою лестною мечтой, которую ласкалъ онъ много лѣтъ въ сердцѣ , было ; явиться къ своему отцу въ блескѣ новой своей жизни, въ довольствѣ, въ

почестяхъ (потому что простой умъ не понялъ-бы величія просвѣщенія ), и сказать, цѣлуя грубыя руки старика: «Видишь-ли, что я достойный тебя сынъ ?... Благослови-же меня, и радуй, счастливь, наслаждаясь удобствами, которыя предлагаю тебѣ со всею покорностью добраго сына!»

Но всѣ эти мечты разрушились. Ломоносову не суждено было встрѣтить своего отца на землѣ! Эта мысль о разлукѣ вѣчной, убила на нѣсколько времени умъ и способности души его. Онъ не плакалъ, но по цѣлымъ днямъ сидѣлъ или ходилъ опустивъ голову, сложивъ руки, и только иногда восклицалъ:

«Добрый, почтенный отецъ! Я никогда не увижу тебя больше !... Никогда. . . .

И слова замирали на губахъ его; онъ опять впадалъ въ свою тяжкую скорбь.

Это несчастное состояніе наконецъ расшевелило и товарищей его. Они давно замѣчали въ немъ грусть , но толковали ее по своему; теперь, узнавши, что сокрушаетъ Ломоносова, они стали приходить къ нему съ утѣшеніями и развлеченіями. Человѣкъ всегда добръ, когда видитъ истинное несчастіе ; но онъ бываетъ несносенъ этимъ самымъ чувствомъ доброты, когда оно выходитъ на свѣтъ пустыми фразами. Ломоносовъ былъ готовъ бѣжать отъ своихъ утѣшителей ! Гораздо умнѣе поступали

тѣ изъ нихъ, которые приходили къ своему собрату потолковать о какомъ нибудь новомъ открытіи въ Химіи или Физикѣ, о новомъ опытѣ въ раскрытіи тайнъ природы. Онъ невольно обращалъ на это вниманіе, начиналъ разговаривать и на минуту забывалъ свое горе.

Наконецъ сила души его побѣдила это тяжелое состояніе. Надолго, навсегда осталась въ сердцѣ скорбь о погибшемъ отцѣ, но ея уже не замѣчали другіе. Чудовище привычка ! говоритъ сердцевѣдѣцъ Шекспиръ. Да, ужасна мысль , что можно привыкнуть къ самому, при первомъ взглядѣ неприблизимому для человѣка положенію! И природа дѣлаетъ это какъ коварный врагъ, постепенностью, временемъ. Но чѣмъ глубже чувствуетъ сердце, тѣмъ труднѣй владѣльцу его свыкаться съ тяжкимъ для него состояніемъ.

Глава III.

Ломоносовъ не любилъ элегій ни въ жизни, ни въ стихахъ. Но во многихъ стихотвореніяхъ его видно чувство борьбы съ жизнью. Оно-то особенно заставляло его обращаться къ поэзіи божественныхъ пѣвцовъ , этихъ утѣшителей прешедшихъ по землѣ милліоновъ , грустившихъ такъ-же какъ мы, и находившихъ утѣшеніе въ пѣсняхъ Давида, въ мудрыхъ наставленіяхъ Соломона, въ страдальческой жизни философа Іова. Кажется Вольтеръ сказалъ, что въ книгѣ Іова больше поэзіи, нежели во всемъ, что написали и напишутъ пѣвцы бывшіе и будущіе. Едва-ли не справедливо!