Михаил Васильевич Ломоносов. Том 2

Не надобно удивляться, что Селлій такъ откровенно заговорилъ съ Ломоносовымъ при первой встрѣчѣ. Если разсмотримъ тайныя струны сердца человѣческаго, то увидимъ, что онъ не могъ говорить иначе съ нимъ, съ Ломоносовымъ, то есть съ человѣкомъ, видѣвшимъ его погруженнаго въ ученыя занятія , въ философическія и богословскія изслѣдованія. И вдругъ этотъ философъ и ученый уже кабинетный Секретарь вельможи!. . . Это ударъ, это униженіе въ нѣкоторомъ смыслѣ !... Можетъ быть краснѣя , хоть и незамѣтно, Селлій спѣшилъ представить Ломоносову свое новое положеніе съ благовидной стороны, то есть какъ нечаянность, въ которую онъ завлеченъ на время. Въ самомъ дѣлѣ , ни чѣмъ не льзя оправдать преданнаго наукѣ человѣка , если не случайность, а собственная воля переселяетъ его изъ ученаго кабинета за канцелярскія бумаги временщика, или какого-бы то ни было вельможи. Это предательство , и хоть оно встрѣчается

въ наше время можетъ быть чаще , но о немъ никогда не льзя думать безъ негодованія. Чувство это существовало также за сто лѣтъ, и Селлій, можно сказать, уловленный, приличенный явленіемъ молодаго знакомца , которому такъ усердно проповѣдовалъ онъ о преданности къ наукѣ , о высокихъ цѣляхъ, Селлій уже готовъ былъ отречься отъ всѣхъ честолюбивыхъ побужденій, только-бы явиться чистымъ въ глазахъ человѣка, уважаемаго имъ именно за то благородное стремленіе, передъ которымъ самъ онъ являлся предателемъ. Думая, что онъ довольно хорошо оправдалъ себя, старикъ спѣшилъ перемѣнить разговоръ и завелъ рѣчь о путешествіи Ломоносова.

Ломоносовъ разсказывалъ уже извѣстное намъ, отвѣчалъ на вопросы, но разговоръ не вязался. Еще не давая себѣ никакого отчета, онъ чувствовалъ какой-то холодъ въ бесѣдѣ, по видимому искренней. Наконецъ , говоря о своихъ занятіяхъ , онъ упомянулъ объ одѣ, написанной имъ на прибытіе Императрицы изъ Москвы.

— Что-же ? представьте ее кому нибудь для поднесенія Императрицѣ, и, можетъ быть, она будетъ имѣть такой-же успѣхъ , какъ ода на взятіе Хотина.

« А какой успѣхъ имѣла та ода ?» спросилъ Ломоносовъ? «Я слышалъ отъ Ададурова, что

она была представлена покойной Императрицѣ и принята благосклонно. Больше не знаю ничего.

—А какого-же успѣха желали-бы вы?—возразилъ Ссллій. — Но вамъ стало быть не сказывали, что первая ода ваша сдѣлала много шуму въ кругу Императрицы, которая сама раздала ее приближеннымъ своимъ и велѣла имѣть автора въ виду.

«Я не слыхалъ ничего этого, и до сихъ поръ не вижу ни отъ кого вниманія....

— Довольно , что объ этомъ говорили, любезный другъ. Это уже высокая награда въ мнѣніи свѣта. ...

«Который смѣнился другимъ свѣтомъ, и новые люди приняли меня какъ чужеземца! Награда не ободрительная. .. .

—Но мнѣніе, Г. Ломоносовъ! мнѣніе важнѣе всего. Оно предшествуетъ славѣ или... .

«Безславію!... О, я столько гордъ, что умѣю быть равнодушнымъ къ вѣтреной извѣстности, которую можно называть и славой, и молвой, и мнѣніемъ. Я хочу только, чтобы Императрица видѣла мои вѣрноподданническія чувствованія. . ..

И Ломоносовъ и Селлій говорили не искренно. Первый чувствовалъ, можетъ быть не ясно, однако чувствовалъ какое-то иное побужденіе,

желая представить Императрицѣ свою оду; другой понималъ это и не хотѣлъ договорить. Наконецъ Ломоносовъ сказалъ, что онъ надѣялся черезъ него и черезъ Лестока поднести Императрицѣ свою оду. Селлій не задумываясь возразилъ:

— Этого я не совѣтую вамъ дѣлать. Зная отношенія при Дворѣ , увѣряю васъ , что Лестокъ не возьмется за такое дѣло, а если-бы и взялся, то худо исполнитъ его, и вы не можете ожидать никакого успѣха. При Дворѣ есть для всего свои стихіи : просвѣщеніе покуда стихія Шуваловыхъ. Къ нимъ должно и отнестись.

Самолюбіе Ломоносова оскорбилось.

«Не довольно-ли и того,» сказалъ онъ, «что я приходилъ къ одному вельможѣ ? Неужели должно идти и къ другому, вымаливать, чтобы прочли мое маранье ?

Селлій почти разсмѣялся, а это было у него большою рѣдкостью.

— Если хотите успѣха, то должно сдѣлать такъ !— сказалъ онъ.—Не всякій разъ можете вы надѣяться, чтобы стихи ваши дошли до Императрицы, какъ ода на взятіе Хотина. То была счастливая случайность.

— Но если и вы очутились здѣсь случайно, если и моя ода имѣла , какъ вы говорите, успѣхъ случайно, то неужели здѣсь всѣмъ

управляетъ случай? Я не вѣрю этому фатализму. ... Я готовъ отказаться отъ всѣхъ такъ называемыхъ успѣховъ, только-бы остаться въ чувствахъ тѣмъ-же простодушнымъ сыномъ природы, какимъ былъ до сихъ поръ. Я надѣюсь только на себя, на свои собственные труды и заслуги !...

«Но они останутся безвѣстными, какъ-бы ни были велики , если вы не станете сближаться съ тѣми людьми, которые оцѣняютъ заслуги и могутъ показать ихъ съ блестящей стороны.

Ломоносовъ былъ готовъ сказать неучтивость; но онъ удержалъ себя и только возразилъ съ притворнымъ униженіемъ:

— Мнѣ-ли мечтать о блескѣ? Довольно, если я могу быть полезенъ въ своемъ маленькомъ кругу дѣйствій.