Мила Хант

Мы едем по Центру. На некоторых перекрёстках я вижу груды старых шин и сожжённых урн. Улицы патрулируют военные. Бросаются в глаза пустые тротуары у театров и самых популярных городских ресторанов, сейчас закрытых. Повсюду раздаётся вой сирен, нас то и дело обгоняют машины скорой помощи, которые не останавливаются на красный свет. В небе кишат вертолёты, сверля темноту белыми лучами прожекторов. Автомобиль притормаживает, ожидая, пока поднимется решётка. Охранник проверяет наши документы, машина заезжает на платформу, которая опускается на несколько этажей вниз. Мы ждём, запертые в салоне. Потом наконец машина съезжает с платформы, дверца открывается, и мы выходим.

Женщина в камуфляже ведёт нас по лабиринту голых белых коридоров. Я скорее угадываю, чем вижу утопленные в стенах двери, которые открываются, только когда датчик считывает информацию с сетчатки. Пух спотыкается, с трудом поспевая за нашим гидом, и, сам того не замечая, начинает тихонько поскуливать, будто ему снится кошмар. Я тяну брата, как буксир, заставляя идти быстрее. Наши взгляды пересекаются, и я ободряюще улыбаюсь, видя, с каким трудом он сдерживает переполняющую его тоску. Мой маленький Пух сильно повзрослел за последние несколько дней, пережив столько потрясений. Я замечаю это по изменившейся манере держаться и новой глубине взгляда. Он сильнее сжимает мою ладонь, перестаёт жаловаться и прибавляет шаг.

Добравшись до конца бескрайнего коридора, мы садимся в лифт. Номера этажей на экране меняются с тошнотворной скоростью. Потом двери открываются, и мы выходим на крышу президентского бункера.

Леди А. ждёт нас возле вертолёта, выкрашенного в цвета национального флага. Его лопасти уже вращаются. Рядом с ней я вижу две знакомые фигуры. Пух выдёргивает свою руку из моей и несётся к ним. Он бросается в объятия отца. Мама гладит его по голове, но не спускает глаз с меня. Я читаю в её взгляде силу, решимость, а ещё – слегка заговорщическую нежность. Я невольно спрашиваю себя: неужели это не материнская любовь? Этот свет, пронзающий меня насквозь? Я подхожу к ним, она распахивает объятия – и я падаю в них.

– Уедем, – шепчет она.

Я отстраняюсь и смотрю ей в глаза.

– Я должна остаться. Уезжайте с Пухом. Вы сможете направиться куда пожелаете.

Я поворачиваю голову к леди А., та кивает.

– Мы увидимся, – добавляю я, снова прижимая мать к себе.

Она проводит рукой по моей щеке.

– Да, увидимся. Я доверяю тебе. И всегда доверяла. Просто не догадывалась сказать об этом.

Я отвожу взгляд, чтобы не расплакаться. И натыкаюсь на отца, который тут же опускает глаза.

– Спасибо, – неловко произносит он.

Спасибо. Вот, значит, и всё, что я получу от него. Даже в самый последний момент. Я проглатываю слёзы. Пух высвобождается из его рук и подбегает ко мне. Я опускаюсь на корточки.

– Ты поедешь с папой и мамой. Я скоро к вам присоединюсь.

– Почему?

– Перестань, твои вопросы действуют мне на нервы.

Попытка поиграть в суровую старшую сестру не встречает отклика.

– Почему ты не едешь с нами? – серьёзно повторяет Пух. – Ты не должна здесь оставаться, – добавляет он тихим глубоким голосом.

Его взгляд пронзает меня насквозь. Но прежде чем я успеваю ответить, в наш разговор неожиданно вмешивается леди А.

– Не волнуйтесь, молодой человек, вам не придётся расставаться с сестрой.

Я смотрю на неё, не понимая. Родители делают шаг к нам, но двое вооружённых людей удерживают их.

– Это часть сделки! – взрываюсь я.

– Нет. Речь шла только о ваших родителях. А не о вашем брате. Он останется тут. Пока вы не выполните свои обязательства. Тогда он сможет уехать. И это не обсуждается, мисс Хант. Не обсуждается.

Она сопровождает свои слова решительным взмахом руки, который обрубает любую дискуссию. Не теряя времени на поиск стратегии для контратаки, я поворачиваюсь к родителям.

– Уезжайте. Я позабочусь о нём.

– Только не без него, нет, – резко возражает отец.

А без меня – нормально, никакой разницы. Я глубоко вздыхаю. Достаточно нескольких слов, чтобы рана вновь открылась. Я впервые замечаю нервный тик, пробегающий по лицу отца. Его грызёт беспокойство, которому не я причиной. Он никогда не будет волноваться обо мне. Надо уже смириться. Может, когда-нибудь у меня получится?

– Не нервничай, – произношу я как могу более холодно. – Скоро вы увидитесь.

По знаку леди А. пилот увеличивает скорость вращения пропеллера. Становится очень шумно. Нас обдаёт волнами воздуха. Родители последний раз обнимают моего брата, мать прижимает меня к себе, и солдаты заталкивают их внутрь салона. Пух секунду сопротивляется, потом затихает. Он выпускает мою руку, выпрямляется и, пока вертолёт поднимается, тихо плачет, глядя на опустошённые лица родителей в иллюминаторе.

– Пусть учится, – говорит леди А. – Важные вещи: разделение, ограничение, необходимость. Всё то, что вы отвергали с самого детства.

Я не хочу, чтобы Пух знал, чем я собираюсь заниматься. Он может расценить мои действия как предательство. Конечно, предательству жизнь тоже научит его довольно скоро. Но только не через меня.