Милая , 18

Над ним высилась статуя Фредерика Шопена, об­любованная местными голубями, а позади сквозь листву виднелся Бельведерский дворец маршала Пилсудского. Приятное место для отдыха. Андрей нашел в кармане последнее печенье, проглотил его и приступил к своему любимому занятию: мыс­ленно раздевать проходящих женщин.

Вскоре открылась парадная дверь посольства, из нее вышла Габриэла Рок и пошла по Уяздовской аллее. Он догнал ее на первом перекрест­ке. Чувствуя, что за ней кто-то увязался, Габ­риэла быстро сошла на мостовую.

— Пани, — сказал сзади Андрей, — будьте лю­безны назвать мне имя той счастливицы, которая завладела сердцем самого лихого офицера среди улан польской армии.

— Андрей? Андрей! — она остановилась посреди мостовой и бросилась к нему в объятия.

Полицейский-регулировщик поднял руку, и по­ток машин ринулся вперед. Водители нетерпеливо гудели, объезжая их, сердясь, но в то же время понимая, что солдат имеет право целовать свою подружку посреди мостовой. Наконец какой-то уж совсем непатриотичный таксист обозвал их идио­тами и отогнал на садовую скамейку.

—     Андрей, — сказала она и всхлипнула, поло­жив голову ему на грудь.

—     Ну, ну! Знай я, что ты так расчувствуешь­ся, я не приехал бы.

—     Ты на сколько? — утерла она слезы.

—     На четыре дня.

—     Ой, как я рада!

—     Я чуть было не нашел себе другую, думал, ты уже никогда не выйдешь из посольства.

—     А я задержалась на совещании, — Габриэла взяла его большую руку в обе свои. — В этом году мы не открываем американскую школу при посольстве. Детей вывезли в Краков. Даже часть основного персонала туда переезжает.

Андрей что-то процедил сквозь зубы насчет всем известной американской трусости.

—     Не будем сейчас об этом говорить, — пере­била она, — у нас есть только девяносто шесть часов, а мы вот сколько из них уже потеряли. Ко мне идти нельзя, я сделала ремонт, и в квартире жутко воняет краской. Я же не знала, что ты приедешь.

—     А у меня перед дверью наверняка уже распо­ложился Брандель со всем своим исполнительным комитетом.

—     Рискнем, — сказала Габриэла таким голосом, что он тут же пошел за извозчиком.

Квартира Андрея была на улице Лешно, в райо­не для людей среднего достатка, который отде­лял богатые южные кварталы от северных трущоб. Они поднимались по лестнице обнявшись. На чет­вертом этаже Габриэла остановилась перевести

— Мой следующий любовник будет жить на пер­вом этаже, — сказала она.

Андрей схватил ее на руки и перекинул через плечо, как мешок с сахаром.

—  Пусти, дурень!

Издав кавалерийский боевой клич, он припус­тил через две ступеньки и на последнем этаже пинком ноги открыл никогда не запиравшуюся дверь. От изумления он остановился, как вко­панный, с Габриэлой на плече, хотя она и пыта­лась спуститься на пол. Андрей окинул взглядом квартиру, удивился, заглянул в кухню, осмотрел­ся кругом: не ошибся ли он дверью. Безукориз­ненная чистота и порядок. Годами он старатель­но разбрасывал повсюду свои книги и бумаги, письменный стол был вечно погребен под грудой рапортов — и вот тебе на! Весь чудесный беспо­рядок, вся бережно накопленная пыль — все, что составляет образ жизни холостяка, исчезло без следа.

Андрей открыл ногой платяной шкаф — все выглажено и аккуратно повешено.

А кухня... вся грязная посуда вымыта. Но это­го мало, на окнах — занавески! Кружевные зана­вески!

—  Меня выселили! — закричал Андрей. — Нет, хуже! Здесь побывала женщина!

—  Андрей, спусти меня на пол, иначе я подни­му крик.

—  Я жду объяснений, — грозно сказал Андрей, опуская ее на пол.

—  Сидела я, сидела дома, ждала, ждала, когда Баторий примчит на себе моего доблестного ула­на... Одна-одинешенька со своими кошками да вос­поминаниями. И надумала пойти посидеть здесь, чтоб не так одиноко было. А как сидеть в таком беспорядке!

—     Ох, знаю я, что это значит, Габриэла Рок! Ты хочешь меня перевоспитать!

—     Ах, так ты это знаешь? — обняла она его.

Он ее приподнял и приник губами к ее губам.

И тут зазвонил телефон. Нож в спину! Они замер­ли. Нет, не смолкает.

—     Чертов Брандель!

—     Пусть себе звонит, — начиная сердиться, сказала она.

Звонит... и звонит... и звонит.

—           Это же зрячий телефон, у него есть глаза, — завопила Габриэла, чуть не плача. — Пока те­бя не было, он не звонил ни разу.

—           Может, ответить?

—           Ничего не поделаешь, все бетарцы Варшавы знают, что Андрей Андровский приехал в отпуск.

—          Это ты, Брандель, сукин ты сын? — снял труб­ку Андрей.

—          Конечно, — ответил мягкий голос. — Вот уже три часа и двадцать минут, как ты в городе, а у друзей еще не был. Как же так? Старых друзей забываешь?

—          Слушай, Алекс, пошел бы ты к черту, — про­бормотал Андрей и повесил трубку, но тут же снял ее снова и набрал номер Бранделя.

—          Андрей? — немедленно отозвался Брандель.

—          Я тебе позвоню попозже. Передай нашим, что я сгораю от нетерпения повидаться с ними.

—           Надеюсь, я не очень помешал. Счастливо. Гут шабес[7].