Милая Роуз Голд

Я сажусь в кресло, но мои ноги продолжают дрожать. Поэтому я встаю и снова начинаю ходить по дому. Нужно как-то стряхнуть с себя неприятные впечатления от разговора с Мэри. Я не смогу строить планы, пока не успокоюсь. Может, Роуз Голд и права насчет спорта.

У себя в комнате я переодеваюсь в треники и заношенную старую футболку. Водянистые голубые глаза следят за мной с потолка. Я затягиваю шнурки кроссовок. Потом на свинцовых ногах я иду на кухню, наполняю бутылочку водой из-под крана и закручиваю крышку. Я осматриваю кухню и гостиную в надежде найти айпод, на котором Роуз Голд слушает музыку, но ничего не нахожу. Тогда я иду в подвал. Бегать по улице, где меня будут преследовать злые взгляды, я точно не могу. Так что у меня только один вариант.

Вдох, выдох – я поворачиваю ручку двери, ведущей в подвал, и начинаю медленно спускаться по ступенькам, глядя в пол. Мои мысли заняты потолочными балками, но смотреть на них мне не обязательно. Я торопливо подхожу к беговой дорожке. Сосредоточься на своей задаче.

Роуз Голд приткнула тренажер в угол, так что правая и задняя сторона дорожки почти вплотную прижаты к стене. Я поднимаюсь на тренажер и нажимаю на кнопку «Старт». Экран тренажера включается, но окошко скорости показывает какую-то бессмыслицу. Я вздыхаю и нажимаю на кнопку увеличения скорости. Вот что бывает, когда подбираешь чужой мусор. Наш сосед не просто так собирался выкинуть это старье.

Лента беговой дорожки все еще не двигается. Я начинаю сильнее давить на кнопки. Список жителей этого городка, которые успели меня унизить, с каждым днем все длиннее. Однажды они пожалеют. Я давлю на кнопку со стрелкой вверх, представляя, что это лицо Мэри Стоун. Какова нахалка…

Вдруг полотно беговой дорожки оживает у меня под ногами. Непонятные цифры на табло выравниваются, скорость – шестнадцать с половиной километров в час. Тренажер отбрасывает меня назад. Потеряв равновесие, я пытаюсь наклониться вперед, но меня скидывает с полотна.

Я ударяюсь спиной о стену. Весь воздух разом выходит из легких. Нижнюю часть голеней обжигает болью. Я опускаю взгляд и вижу, что мои ступни застряли между стеной и дорожкой, и бегущая лента слой за слоем сдирает кожу с ног.

Я начинаю кричать. Прямо у меня на глазах тренажер срезает плоть с моих голеней, как мясо для гироса с вертела. На полотне беговой дорожки остаются кровавые следы. Кажется, я вот-вот упаду в обморок. Потеряв равновесие, я заваливаюсь вбок, мои ладони падают на бетон. Я поджимаю ноги. Они горят от боли. Мне удалось их высвободить, но они все в крови.

Беговая дорожка включена в розетку как раз рядом со мной. Я протягиваю руку и выдергиваю шнур. Лента останавливается. Машина замолкает. Я все еще кричу. В горле пересохло. Я закрываю рот. У меня звенит в ушах – то ли от шока, то ли от собственного крика. С минуту я лежу на полу, закрыв глаза. Бетон приятно холодит щеку. В ободранных ногах пульсирует боль. Я осматриваю голени. Крови много, но достаточно будет «Неоспорина» и лейкопластыря. Все обошлось. Однажды, возможно, я даже посмеюсь над этим происшествием.

У меня над головой вдруг раздаются шаги. Кто-то насвистывает песню из «Русалочки». Ту, что поет Урсула в своем логове. Роуз Голд. Она все это время была дома? Сидела и слушала, как я кричу от боли? Или это я стала слишком мнительной? Может, я просто немного не в себе после такого шока.

– Роуз Голд? – зову я.

Свист обрывается. Распахивается дверь, ведущая в подвал.

– Иду, мам, – бодро отвечает моя дочь.

14. Роуз Голд

Июль 2015

Я НАДЕЯЛАСЬ НА БОЛЕЕ теплый прием.

– Роуз, ты что здесь делаешь?

Папа перебежал на другую сторону улицы. На подъездной дорожке возле его дома стоял синий кроссовер. Я открыла дверь своего фургона и прыгнула на тротуар.

– Привет, папа, – сказала я.

Дверь дома Гиллеспи распахнулась. Первой появилась Софи с толстыми спальными мешками. Билли-младший нес бумажные пакеты с едой. Следом вышла Ким, она заметила меня раньше, чем дети, и тут же нахмурилась. Я ни разу не видела этого недовольного выражения на ее лице после первого ужина в доме Гиллеспи. Узнав, что у меня рак, она стала намного добрее ко мне.

После первой моей поездки к Гиллеспи мы с ними виделись не реже раза в месяц. А после того как мы прокололи Анне уши, даже Софи и Билли стали лучше ко мне относиться. Папа и Ким были особенно гостеприимны. Иногда я даже чувствовала себя членом семьи.

Папа остановился рядом с фургоном. Спортивная сумка скатилась с его плеча на землю. Тяжело дыша, он сказал:

– Мы же говорили об этом по телефону. Тебе нельзя с нами в Йеллоустон.

Вообще-то папа говорил только, что это плохая идея, учитывая мое состояние. Он так и не сказал нет. У меня все было подготовлено. Я достала из кармана сложенный листок и сунула его папе в руки.

– Врач говорит, что мне можно путешествовать.

Папа прочитал справку, прищурившись.