Милое дитя

– Не имеет значения, она родила нас или нет. Главное, что она хорошо себя ведет и любит нас.

– Папа так и сказал? И как, по-твоему, он был прав?

Я пожимаю плечами.

Теперь фрау Хамштедт смотрит на меня так, будто я должна еще что-то сказать, но я молчу. Она выжидает положенное время, а потом продолжает сама:

– Посмотри на рисунок внимательнее, Ханна.

Я смотрю. Мама что-то держит в руках – сверток с лицом.

– Кажется, у нее в руках ребенок. – Фрау Хамштедт указывает пальцем на сверток. – Это Йонатан?

Я мотаю головой.

– Или ты, Ханна? Это ты?

– Должно быть, это Сара. Но Йонатан не совсем правильно ее нарисовал. Видите? – Я указываю на ее рот. – Здесь она улыбается, а на самом деле Сара только кричала.

Когда я поднимаю глаза, то вижу, что лицо и шея у фрау Хамштедт покрылись красными пятнами.

– А кто такая Сара?

– Наша сестренка. – У меня начинает чесаться шея, как будто красные пятна перешли с лица фрау Хамштедт ко мне. – Только она у нас недолго прожила, потому что от нее были одни неприятности.

Маттиас

Когда детей по назначению полиции осмотрели в больнице Кама, их перевели в Регенсбург. Хоть в Каме тоже есть психиатрическое отделение, там не специализируются непосредственно на детях. Я предпочел бы клинику в Мюнхене, но поскольку на тот момент еще не было анализов ДНК, доказывающих наше родство, меня никто не слушал. И вот уже две недели я каждый день езжу из Мюнхена в Регенсбург и обратно. Полтора часа в одну сторону, если без пробок. Карин считает, что это не оправдывает себя, и я мог бы использовать время с большей пользой. Она то и дело спрашивает, когда я намерен вновь открывать контору, и даже говорит, что работа с налоговой отчетностью пошла бы мне на пользу. Хотя мы оба знаем, что после исчезновения Лены и последующего поливания грязью в прессе клиентов у меня все равно почти не осталось. После той ночи вот уже две недели как на двери висит табличка «Закрыто по семейным обстоятельствам». Карин время от времени заезжает в контору, чтобы прослушать сообщения на автоответчике и полить цветы. Прежде я мог позволить себе двух ассистенток – в то время, когда клиенты видели во мне лишь дотошного налогового консультанта, а не криминального субъекта, избивающего восходящих кинозвезд. Карин еще не знает, что я подумываю и вовсе не открывать контору. Как-никак мне уже шестьдесят два, ипотека давно выплачена, имеются кое-какие сбережения. Я мог бы выйти на пенсию и стать дедушкой. Abuelo…

– Нет, не стоит, – ответил я за завтраком, когда Карин предложила поехать со мной в Регенсбург, за Ханной. – Дорога и в самом деле утомляет, тут ты права. По А9 всегда плотное движение; сама знаешь, сколько времени у меня уходит.

За последние две недели я не раз опаздывал к ужину.

В действительности мне хочется забрать Ханну одному. От одной лишь мысли, что я привезу ее домой, меня переполняет радость. Лена в детстве любила поездки на машине. И во время долгих пробегов частенько вынуждала меня делать остановки. Как-то раз мы проезжали луг, целое поле подсолнухов, и Лена вцепилась своими ручонками в подлокотник и трясла его, пока я не сдался. Тогда мы остановились у обочины, чтобы нарвать подсолнухов и посмотреть на облака. Иногда мы останавливались у придорожных мотелей, просто потому, что ей хотелось мороженого. Думаю, она рассказывала Ханне об этих поездках, причем во всех подробностях. Лена обо всем ей рассказывала. К примеру, Ханна знает, как выглядит наш сад, словно сама бывала там сотни раз. Участок располагается за пределами жилой зоны в Мюнхен-Гермеринг, где мы живем. Это сказочное место, прямо на границе лесного массива. Я унаследовал его от матери, бабушки Лены, которую звали Ханна. Раньше мы часто проводили там выходные. Лена любила гортензии. Я хочу свозить туда Ханну, когда она обживется у нас, желательно поскорее, пока гортензии не отцвели.

И вот я сижу в нашем стареньком «Вольво», на заднем сиденье пока никого, до Регенсбурга еще двенадцать километров. Во внутреннем кармане вибрирует телефон. Я игнорирую звонок, и вовсе не потому, что говорить по телефону во время движения запрещено. В голове у меня проскальзывает мысль, что на другом конце линии окажется фрау Хамштедт и сообщит о том, что, мол, она передумала. И мне не позволят забрать Ханну. Или Карин. Карин могла бы сказать то же самое, но по другим причинам. Я выкручиваю радио погромче. Прогноз погоды пророчит чудесный день, и я никому не позволю его испортить.

Когда я сворачиваю на парковку для посетителей, часы показывают половину двенадцатого. Я приехал слишком рано, мы договаривались на двенадцать. Глушу мотор и достаю телефон. Четыре пропущенных, и все от Карин. Кроме того, она отправила сообщение, но я благоразумно его не открываю. Обратной дороги нет. Это совершенно нормально, Ханна должна быть у нас. Убираю телефон в карман и выхожу из машины.