Милое дитя

– Что ты имеешь в виду, Ханна?

– Что это значит?

– Хочешь что-нибудь нарисовать?

Я ответила львиным голосом «нет» и сказала, что хочу обратно в свою комнату. Мне хотелось еще немного отдохнуть. Всегда нужно отдыхать, прежде чем предпринимать что-то особенное. А сегодня мне как раз предстоит нечто особенное.

Дедушка отвезет меня домой. Я – его любимая внучка, мне это давно стало ясно. Ведь с Йонатаном он не ездит к врачам, хотя это и не его вина. Йонатан сам не желает никуда выходить. Поэтому он не был у стоматолога и не получил наклейку-звездочку.

– Ханнахен, – произносит дедушка. – Можешь спокойно рассказывать. Я ведь здесь, тебе нечего бояться.

Я не боюсь. Просто мне не хочется больше говорить о Саре. Почему всех интересует только она, когда есть кое-что и поважнее?

– Кто-нибудь разыскал Фройляйн Тинки? – спрашиваю я. – Наверняка она соскучилась по мне.

Маттиас

Гизнер предложил прогуляться по территории клиники. Я предпочел бы без промедлений забрать Ханну. Мы бы давно уже были в дороге. Но Гизнер сказал:

– Доктор Хамштедт сообщила мне о ваших планах, – и бросил многозначительный взгляд на Ханну.

По крайней мере, ему достало приличия, чтобы не обсуждать при ней мои намерения. Он кивнул на дверь.

– Пройдемся, герр Бек.

Ханна осталась с фрау Хамштедт. Я пообещал ей, что не задержусь надолго, и мне показалось, что уголки ее губ чуть изогнулись в улыбке. Воистину, ее улыбка завораживает.

– Я могу понять ваше желание забрать Ханну, герр Бек, – произносит Гизнер, как только мы оказываемся на усыпанной гравием дорожке.

– Доктор Хамштедт поддерживает эту идею, – замечаю я осторожно.

Если б мы с Ханной выехали в ближайшие полчаса, то смогли бы еще сделать пару остановок. А так будет слишком поздно, в этом Карин права. Она говорила, что будет лучше, если Ханна познакомится со своим новым домом при свете дня. Хотя Карин обосновала это тем, что я еще успею отвезти Ханну обратно, если ей у нас не понравится. Я ответил: «Так мы и поступим, дорогая», – и улыбнулся.

– Это мне тоже известно. – Гизнер достает сигарету. Не знал, что он курит. – Хотите?

Похлопываю себя по груди, по левому отвороту пиджака.

– Мой врач с меня шкуру спустит. Я уже дважды бывал на грани.

Понятия не имею, почему рассказываю ему о своих проблемах с сердцем. Возможно, добиваюсь сочувствия – позвольте старому больному человеку побыть с внучкой, ему все равно недолго осталось. Похоже, Гизнера это и в самом деле трогает.

– Это печально, – говорит он и выпускает через плечо дым от первой затяжки, в сторону от старого больного человека. – Так мне лучше…

– Да ну бросьте, мне не мешает. Вы хотели поговорить со мной.

– Верно. Как я уже сказал, нетрудно понять ваше желание забрать Ханну. Ключевой вопрос тут – и я уже задавал его фрау Хамштедт – вот в чем: не удастся ли извлечь из этого пользу для расследования? Доктор Хамштедт видит в этом неплохой шанс.

– Не понимаю.

Гизнер кивает на скамейку в нескольких шагах от нас.

– Присядем на минутку.

Мы шагаем в молчании, под ногами хрустит гравий.

– Герр Бек, – вновь начинает Гизнер, когда мы усаживаемся на скамейку. – Ханна – очень важный свидетель в этом деле, хоть с ней и непросто. Я не особо разбираюсь в психологии, но даже мне ясно, почему доктор Хамштедт не советует оказывать на нее давление. С другой стороны, в ходе расследования Ханна до сих пор не оказала нам серьезной помощи.

– Я думал, с детьми всегда непросто в таких делах…

– В общем-то, да… – Гизнер делает затяжку. – Когда мы допрашиваем детей, то обычно сталкиваемся с двумя типами реакции. Некоторым требуется время, прежде чем заговорить, поскольку они напуганы, и затем рассказывают лишь самое необходимое. Другие, напротив, заговаривают сразу, и их буквально прорывает, будто они только и ждали такой возможности. И тогда наряду с описанием преступления можно узнать, что они ели на обед и что сказал Эрни в последнем выпуске «Улицы Сезам». – Он усмехается, мое лицо остается неподвижным. Гизнер прокашливается. – Так вот. Эти дети – даже чуть младше Ханны, – по крайней мере, понимают, для чего нам нужна их помощь, и по мере сил стараются внести свой вклад в расследование.

– Честно говоря, я все еще не понимаю, к чему вы клоните, герр Гизнер.

Тот наклоняется, чтобы затушить сигарету о землю.

– Очевидно, Ханна не относится ни к одной из этих категорий, что лишь усложняет дело. – Когда он выпрямляется, я замечаю странное выражение на его лице. – Вы же заметили, до чего она любознательна? – Он хмурит лоб и пристально смотрит на меня. – К примеру, она запросто объяснила, как работает мигалка полицейской машины. Но когда я спрашиваю имя ее отца, то слышу в ответ лишь «папа» или вовсе молчание. Естественно, меня удивляет, как такое возможно. Девочка, которая на любой вопрос пытается найти ответ? Неужели ее не удивило, почему вдруг вместо Лены в хижине появилась фрау Грасс? Выходит, она просто приняла исчезновение мамы как должное?