Милое дитя

Окружная клиника размещается в нескольких строениях, образующих кампус. Как маленькая деревня. Каждый день я прохожу мимо таблички, указывающей путь к «Отделению детской и подростковой психиатрии, психосоматики и психотерапии». Жуткое слово «психиатрия». Для Ханны это «детская больница», для меня – «центр реабилитации».

Я вхожу в здание. Этот корпус напоминает мне многоэтажную версию старой школы, где училась Лена. Много стекла, ярко выкрашенные стальные фермы. Женщина в регистратуре уже знает меня и машет рукой.

– Добрый день, герр Бек!

– Здравствуйте, фрау Зоммер. Рановато я…

– Ничего страшного, поднимайтесь. Вас там уже ждут.

* * *

Поднимаюсь на третий этаж и направляюсь к кабинету фрау Хамштедт. И еще издали узнаю Франка Гизнера, хоть он и стоит ко мне спиной. Такое впечатление, будто у него нет другой одежды, кроме этого серого костюма, слишком свободного в плечах, отчего спина кажется шире, чем есть. Рядом с ним еще двое полицейских в форме и фрау Хамштедт. Все четверо переговариваются вполголоса, пока фрау Хамштедт не замечает меня, резко замолкает, и в следующий миг остальные поворачивают головы.

– А, герр Бек! Хорошо, что вы приехали, – говорит Гизнер.

Я замедляю шаг. Вдруг приходит в голову, что фрау Хамштедт по каким-то причинам заручилась поддержкой полиции, чтобы не отдавать мне Ханну. Но я расправляю плечи и вздергиваю подбородок. Ханна моя внучка, а я ее abuelo, и заберу ее домой.

– Фрау доктор Хамштедт, герр Гизнер, – произношу я сдержанно и киваю двум полицейским.

– Герр Бек, – фрау Хамштедт улыбается, – хорошо, что вы приехали.

– Что-то с Ханной? Где она?

– Не волнуйтесь, герр Бек. Ханна ждет в кабинете.

– Какие-то проблемы?

Гизнер кладет руку мне на плечо и вздыхает.

– Есть новые подробности, – говорит он затем. – Фрау Хамштедт позвонила мне и рассказала о последнем разговоре с Ханной. Герр Бек, по всей вероятности, есть еще и третий ребенок.

– Сара, – добавляет фрау Хамштедт.

– Сара, – повторяю я машинально.

Фрау Хамштедт кивает.

– Вы нужны нам, герр Бек. Помогите разговорить Ханну.

Ханна

Меня беспокоил мамин крик. Беспокойство – это не страх, но и в нем нет ничего хорошего. Я вскочила с края кровати и прижалась к папе, стоявшему тут же. Какое счастье, что он был с нами! В доме было тепло, он готовил для нас, и вот теперь крепко обнял меня. Его правая ладонь легла мне на правое ухо, так что я слышала море. Левым ухом я прижималась к его животу. С одной стороны шумело море, а с другой – урчал его живот.

– Не бойся, родная, – сказал папа и погладил меня по волосам. – Боль – хороший знак. Это значит, что ребенок вот-вот появится.

Я взглянула на маму. Она металась в постели, и лицо у нее было безобразное. Простыня под ней скомкалась. Серебристый браслет стучал о стойку кровати, ноги путались в одеяле.

– Все хорошо, Ханна, все хорошо, – выдавила мама в промежутке между криками.

– Поможем маме, подержим ее за руку? – предложил папа.

Поначалу я не была уверена, но потом кивнула. Все хорошо, боль – это хороший знак. Ребенок вот-вот должен был появиться.

Но это было не так, они ошибались. Ребенок не появлялся.

А мама кричала уже второй день.

У меня уже не было желания держать ее за руку, ни у кого не было. Мы все устали, не могли спать под крики и нервничали. Даже Фройляйн Тинки. Тем утром она опрокинула мою чашку. Все какао разлилось по столу и заляпало пол. При этом она знала, что ей нельзя на стол. Пришел папа – должно быть, услышал, как я ругаю Фройляйн Тинки. Он подтвердил, что кошкам нечего делать на столе. Фройляйн Тинки пыталась спрятаться под диваном, но папа нашел ее, схватил за шкирку и отнес за дверь. Поначалу я думала, что так и нужно, пусть будет ей уроком. Но как только папа захлопнул дверь, я забеспокоилась. Снаружи опасно. Что, если Фройляйн Тинки заблудится и не найдет обратной дороги? Если испугается? Подумает, что мы ее больше не любим? В тот момент мама закричала особенно громко. Папа хотел проведать ее, а потом принести ведро и тряпку, чтобы я могла убрать за Фройляйн Тинки.

– Папа, – позвала я поспешно, прежде чем он вышел.

Папа повернулся ко мне.

– Ты хотела что-то сказать, Ханна? – Он улыбнулся, опустился на корточки и протянул ко мне руки. Мы встретились взглядами. Папа всегда говорил: если кто-то не смотрит тебе в глаза, значит, он что-то скрывает.

– Надо впустить обратно Фройляйн Тинки, ей там слишком холодно.

– Только так она усвоит урок, Ханна, – сказал папа и поцеловал меня в лоб. – Мне нужно к маме, родная. Я нужен ей.

Я кивнула.

Я слышала мамины крики. И Фройляйн Тинки царапалась в дверь и жалобно мяукала…

* * *

– Ханна?

Дедушка. Должно быть, он заметил, что я погрузилась в раздумья.

Я смотрю поочередно на него, на фрау Хамштедт и на полицейского в сером костюме. Они сидят передо мной в кабинете фрау Хамштедт и ждут, что я расскажу им что-нибудь о Саре. Но мне совсем не хочется рассказывать о Саре. Утром я уже рассказывала о ней фрау Хамштедт, этого достаточно. Я рассказала, что Сара – наша сестренка, и что она прожила с нами совсем недолго. Фрау Хамштедт не захотела слушать дальше.