Милое дитя

Когда я вхожу на кухню, Майя уже выставляет таймер. Микроволновка начинает гудеть.

– Надеюсь, вы проголодались, фрау Грасс. Сегодня овощной гратен [17]. Надеюсь, вы не против такого выбора. – Она разворачивается и преувеличенно слащаво улыбается. – У меня в морозилке остались только макаронная запеканка и что-то там с фаршем. Во всяком случае, так мне показалось. Почерк у фрау Бар-Лев не так уж просто разобрать. Пока можете выбрать, что вам принести на завтра.

– Спасибо, Майя. Думаю, теперь я справлюсь сама.

– Могу помыть посуду, если хотите.

– Не нужно, спасибо. Чуть позже моя подруга сама все помоет.

– Ах да, Кристин… Мы вчера познакомились. Надеюсь, вам понравился куриный суп.

– Кирстен. Ее имя Кирстен. Полагаю, она сказала вам, что перебралась сюда на время. И кстати, она тоже хорошо готовит, так что с голоду я теперь не умру. – Я делаю движение к коридору. – Так что… не подумайте, что я прогоняю вас. Но мне хотелось бы ненадолго прилечь. Я сегодня неважно себя чувствую.

Майя все еще улыбается, но теперь это выглядит совсем уж неестественно. Она как скульптура, чей создатель никогда сам не видел улыбки и потому изобразил ее, опираясь на рассказы и собственное ограниченное воображение. Такие же улыбки рисует Ханна.

– Сначала вы должны поесть, фрау Грасс. – Словно по команде издает сигнал микроволновка. – Пимм! – повторяет Майя. – Вот видите, уже готово.

Поворачивается ко мне спиной, и мне остается наблюдать, как она рыщет по шкафам и ящикам в поисках тарелок и приборов. Она так близко, думаю я. Слишком близко к стойке с ножами. Достаточно лишь протянуть руку… Я делаю шаг назад.

– А куда вы так внезапно пропали в прошлый раз, Майя? Когда я вынесла вам посуду, вас уже не было.

Майя перемещается в другую часть кухни, в сторону от ножей, обратно к микроволновке.

– Пахнет восхитительно, – звучит ее бодрый голос.

Я делаю еще шаг, но упираюсь спиной в кухонную дверь.

– Майя?

– Ах, насчет этого, да… Я вспомнила, что оставила пиццу в духовке. Нет ничего хуже подгоревшей пиццы. Впрочем, случаются вещи и похуже, не так ли, фрау Грасс?

Я хватаюсь за шею. Горло словно перехватывает, мне нечем дышать.

– Между прочим, моя подруга скоро вернется.

Майя невозмутимо выкладывает содержимое контейнера на тарелку.

– Присядьте вы наконец, фрау Грасс.

Кухонная дверь давит в спину. Нужно сделать шаг в сторону, чтобы отступить в коридор, но тело не слушается, словно потеряло связь с мозгом. Я стою в оцепенении и с трудом выдавливаю:

– Она только захватит кое-что из дома. И вернется с минуты на минуту.

– Очень жаль, Ясмин, – Майя поворачивается ко мне с тарелкой в одной руке и ножом и вилкой – в другой. – Но еды здесь только на одну персону.

Ханна

Это не совсем то, чего я ждала. Вот, например, сад. Он вовсе не такой уж и огромный, не больше пятисот шажков в каждую сторону. И там не растут гортензии величиной с капустный кочан. Я знаю это, потому что выглядывала сквозь щели в ставнях. В саду лишь пара чахлых кустов роз и люди с фотоаппаратами.

И бабушка вовсе не такая милая, и еще не рассказывала мне историй на ночь.

Только дедушка такой, каким я его представляла. Вот и теперь он вежливо стучит в дверь маминой комнаты.

– Ханна, открой, пожалуйста, – просит он.

Всегда нужно говорить «пожалуйста» и «спасибо». Всегда нужно быть вежливым.

Я поворачиваю ключ, и дедушка входит в комнату.

– Почему ты заперлась, Ханна?

Он выглядит очень напуганным.

– Потому что вы забыли это сделать, – отвечаю я. – Взрослые должны запирать детей, прежде чем ссориться.

– О… – вырывается у дедушки. Он касается моей спины и подводит к маминой кровати. – Присядь, Ханна.

Я сажусь на кровать, хоть предпочла бы сесть на вращающийся стул. Он и в самом очень удобный, как говорил дедушка. И на нем можно кататься от одной стены к другой.

– Послушай, Ханна, – дедушка садится рядом, и матрас прогибается под его весом, – мы с бабушкой не то чтобы ссорились. Мы только обсуждали некоторые вопросы, по которым расходимся во мнениях. Это совершенно нормально, и в этом нет ничего страшного. Тебе нечего бояться.

Поднимаю взгляд к звездам на потолке. В такие моменты я вспоминаю, как по вечерам лежала в своей постели и вместе с мамой проводила пальцем по доскам верхнего яруса кровати, от одной нарисованной звезды к другой, пока те не соединялись невидимыми линиями. Как мама при этом улыбалась и говорила:

– Это Большой Ковш, самое известное созвездие.

И я улыбалась в ответ, хотя давно прочитала в толстой книге, где на все есть ответ, что Большой Ковш – это не созвездие, а только семь самых ярких звезд Большой Медведицы.

Но теперь я думаю не о маме, а о сестре Рут и о том, как она пыталась рассказать мне историю о маленькой звездочке. Не стоило мне кричать на нее только потому, что она такая глупенькая и неправильно рассказала историю.

– Я сожалею, – говорю я, хоть сестры Рут рядом нет, и она не может меня услышать.