Милосердия двери. Автобиографический роман узника ГУЛАГа

– У вас тепло… – Сконфуженно садилась, говорила о том о сем и, помявшись, просила денег взаймы.

Сашенька кормила нас очень часто «сясиськами», а Ванек затапливал печь.

Между нами, мной и Коленькой, иногда пробегали черные кошки в виде Иван Ивановичевой доброты или позднего возвращения из «Националя» под легким шофе, а частенько и средним. Ольга Петровна прихварывала все чаще и чаще. Коленька писал аннотации, а я учился, вернее, делал вид. «Незаходимое солнце» нам сияло из Кремля, все мы грелись в его лучах: кого-то оно ослепляло руками Лаврентия[76], кого-то награждало руками «всесоюзного старосты»[77], ковало мечи руками луганского слесаря Клима[78], а руками Молотова шлифовало пакт с Гитлером о разделе Европы, в частности Польши. Чкаловы, Беляковы и Байдуковы летали через Полюс, Шмидт сидел на льдине, потопив корабль; Папанин водружал наше знамя на Полюсе; фюрер потирал от удовольствия руки и бился в конвульсиях собственных речей, тайно готовясь сломать хребет Советской России. Сталин поднимал бокал в Кремле за его здоровье. Коммунизм и фашизм застыли в поцелуе.

1939 год. Наши войска вошли в Польшу с востока, немецкие – с запада. Стаханов рубил уголь миллионами тонн, Бусыгин ковал без устали, Орджоникидзе застрелился[79], Лебедевы-Кумачи писали песни, Маршаки – оды, Дунаевский – «Широка страна моя родная… Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!»[80]. А человек-то в те времена и дышать боялся. Своим чередом шли этапы на Колыму, Воркуту, в Сибирь и на всякие каналы. Колхозники получали за свои трудодни граммы, налог же платили с того, что есть, и с того, чего нет. Кур нет – давай яйца, нет – покупай, а налог плати, так и шерсть, мясо, молоко. Крестьяне под яблони сыпали соль, чтоб они пересохли, яблони есть – плати налог. Все мудро и, главное, по-отечески! Слуги народа летят в пуленепробиваемых машинах, живут за глазонепроницаемыми заборами, а на окнах тюрем – «намордники», и на одного свободного – пара сексотов. «Под знаменем Ленина, под водительством Сталина, вперед к коммунизму! Ура!» Попробуй не крикни или крикни сквозь зубы или тихо. Орать надо во все горло!

Осенью 1939 года меня призывают в армию. Медкомиссия признает пригодным. Какое там учение, в нем уже нет смысла. Ленинград тянет на прощание, вечеринки в общежитии, нас уходит много. Как часто бывает, перед разлукой выясняется, что тебя, оказывается, любят, тайно, давно, безысходно. Теплое дыханье, слова любви, переходящие в шепот, клятвы, обещания, биение сердца. Ольга Петровна уже не встает. Тетя Граня и тетя Вера дежурят по очереди. Тети Граня и Вера – родные сестры, рано потерявшие родителей, их воспитывала в своем доме вместе с Коленькой Ольга Петровна. Они – двоюродные сестры Коленьки. У тети Грани три сына: Сережа, Боря и Коленька-гусь – все таланты. У тети Веры – куча детей, и тоже все таланты. Ольга Петровна очень плоха, Коленька просит меня вечерами быть дома.

Вот пришел тот вечер, когда она на наших руках тихо-тихо скончалась. Отпели ее дома, пришли близкие ее отдать последний поцелуй этой тихой, скромной, всегда сострадательной старушке. Похоронили мы ее на Немецком кладбище, старинном и уже полузакрытом. Туда со временем лягут многие, кто хоронил ее в этот день, надеюсь и я туда же лечь, когда придет время.

Вскоре я ушел в армию и очутился в Киеве, в запасном автотранспортном полку, предварительно повидав «тетю». Началась новая жизнь, описывать которую у меня нет большой охоты. Полковая школа – шесть месяцев, и я – сержант, вскоре старшина. Служба как служба. В Киев приезжали Симка и вслед ему мама. В эту нашу встречу я и попросил ее написать нам все о себе, на что она откликнулась целой тетрадью записок.

Братья Серафим и Алексей Арцыбушевы. Киев. 1940 г.

Зимой началась Финская[81]. Зима была лютой, но нас не трогали, и полк наш просидел в Киеве. В марте месяце на тщательном медосмотре меня притормозил глазной врач, что-то ей показалось у меня не все в порядке. Затащила она меня в темную комнату и полезла в глазное дно. Шарит, шарит зайчиком: «Смотри туда, смотри сюда». Закапала атропин. Снова: «На пальчик, вверх, на кончик носа». Позвала другого врача, смотрят оба в оба.

– Как вы в армию попали? – спрашивает.

– Как все.

– А вам глазное дно смотрели врачи при призыве?

– Нет, – отвечаю, – не смотрели.

– Да их надо под суд отдать, они не имели права вас в армию призывать!