Милош и долгая тень войны

В то же время политические проблемы стали набирать остроту в гимназической жизни. Парти-ей, которая обратила внимание на школьную молодежь и начала среди нее пропаганду, был Национально-радикальный лагерь. Первым проявлением этой пропаганды стало усиление антисемитизма. В катовицкой гимназии было немного учеников евреев, преимущественно из купеческой среды. Примерно до 1936 года отношения с ними были в целом корректными, а если и случались какие-то дружеские стычки, то в любом случае они не носили характер организованного бойкота. В моем классе было два еврея — Зильберштейн и Людвик Кафталь. Первый из них пользовался заметной популярностью среди товарищей, поскольку был хорошим спортсменом. Кафталь был типичным отличником, и потому его общества избегали. Я дружил с Кафталем с момента его приезда в Катовице. В седьмом классе часть учеников, а также некоторые учителя стали издеваться над евреями, особенно над Кафталем. Вскоре я сообразил, что это спланированная акция и руководят ею извне, кто-то за пределами школы. На территории гимназии главными задирами были сын часовщика Смочик, сын аптекаря (если не ошибаюсь) Януш Вишневский и Януш Вихеркевич из нашего класса. Я не раз замечал, что они приветствуют друг друга едва заметным поднятием руки. Делали они это украдкой, с минами людей, знающих какую-то тайну. Кроме того, по классу стал ходить журнальчик под названием «Молодой Националист» [37], содержащий исключительно антиеврейскую пропаганду. Он печатался на тонкой бумаге в малом формате, очень неряшливо и с орфографическими ошибками. Хотя организованных националистов среди учеников было немного, их влияние на дружескую жизнь сказывалось все отчетливее. Первым делом однокашников-евреев начали исключать из внешкольной товарищеской жизни, распространяя мнение, будто связываться с евреем позорно. Кроме того, их стали убирать из различных органов самоуправления, высмеивали на каждом шагу, писали на стенах уборных оскорбления в их адрес. Вскоре дошло до эксцессов. В 1936 году Вихеркевич спровоцировал в классе драку с Зильберштейном, которая закончилось большим скандалом и вмешательством наставника. Вихеркевича должны были исключить из школы, но в результате ему всего-навсего объявили выговор, а Зильберштейна родители из гимназии забрали. В нашем классе остался только Кафталь. Был он тщедушным и робким, поэтому тем, кто ближе с ним общался […], приходилось не раз защищать его от отравленных агитацией националистов.

В восьмом классе произошел новый скандал. Кто-то донес дирекции, что Кафталь распространяет коммунистические листовки. Так сложилось, что в тот день я пришел в школу пораньше и, сидя в пустом классе, видел, как один из самых активных националистов (кажется, Смочик) вошел и положил что-то в парту Кафталя. Когда разгорелось дело о пресловутых листовках, я пошел в дирекцию и все рассказал. Снова вмешался школьный совет, и класс едва не расформировали перед самыми выпускными экзаменами. Насколько я помню, несмотря на то что с Кафталя сняли обвинения, до экзаменов его не допустили. Мне Вишневский угрожал «мордобоем», чего, правда, так и не случилось. Зато спустя некоторое время после этого происшествия я обнаружил в своей парте номер «Молодого националиста», в котором в «черном списке врагов народа» значилась и моя фамилия. Пару дней спустя отец показал мне номер «Вядомощи литерацких» [«Литературных ведомостей»], где в разделе «Camera obscura» был перепечатан фрагмент того самого черного списка, снабженный комментарием: «Браво, коллега Щепанский!»

Не собираюсь тем самым намекать, что у меня в ту пору были левые убеждения. Скорее, у меня не было никаких определенных политических убеждений, только решительная ненависть к гитлеризму и ко всему, что казалось мне родственным ему. Эту ненависть я вынес отчасти из дома, а отчасти сформировал в себе благодаря чтению. Я находился тогда под сильным обаянием Ганди и любая политика насилия вызывала у меня отвращение.

Дальше все предсказуемо: катовицкое харцерство полностью коричневеет, Вихеркевич становится вторым приближенным в отряде Щепанского, который, вообще-то, собирается покинуть организацию, но из-за скаутского съезда в Голландии (т. н. Jamboree), организованного летом 1937 года, остается еще на какое-то время. Вот его рассказ о съезде:

В целом слет распался на два лагеря, один из которых отличал спортивно-развлекательный стиль, а второй — армейская дисциплина. К первому принадлежали прежде всего западноевропейские народы во главе с англичанами (за исключением датчан с их национализмом, приближенным к немецкому), ко второму — восточноевропейские, балканские и некоторые азиатские народы, в частности Япония, Египет, Сирия. Во второй группе поляки и венгры больше других прослыли милитаристами и фашистами, что нам неоднократно давали почувствовать. […] После возвращения в Польшу я вышел из харцерства [38]. «Военная организация»