Милые бездельники

Я не ршилъ ничего: мн и хотлось хать къ ней, и не хотлось. Я сознавалъ, что матеріалъ для беллетриста въ ея салон можетъ найтись обильный, и въ то же время чего-то боялся. Но какъ бы то ни было, у меня изъ головы не выходилъ одинъ вопросъ: «какъ могла глупенькая барышня сдлаться такимъ дльцомъ? или она вдругъ поумнла?» Отвтъ на вопросъ получился случайно: посщая часто театры, я однажды увидалъ-въ одной изъ ложъ белъ-этажа молодую женщину, сидвшую, повидимому; со своею компаньонкою, эта женщина была вся въ черномъ бархат, очень декольтирована, очень эффектно причесана, съ оригинальной накидкой изъ черныхъ кружевъ на голов въ вид испанской кружевной мантильи, ниспадавшей на ея обнаженныя плечи, шею и грудь. Она сіяла той красотой, которая дается не одною природою, а и долгимъ сидньемъ у зеркала, долгими усиліями горничныхъ и кауферовъ. Во всей ея фигур, въ чертахъ лица, въ скромно опущенныхъ глазахъ, въ жестахъ, которыми она встрчала поминутно входившихъ въ ней въ ложу мужчинъ, было одно выраженіе покорности и смиренія. Она походила на прелестную молодую вдову, которая все еще оплакиваетъ мужа и которую насильно привезли въ театръ, чтобы немного развлечь, — но, — увы! — напрасно, такъ какъ она можетъ покориться вол другихъ, но развеселиться не можетъ. Я долго любовался ею, и въ моей памяти вставало какое-то смутное воспоминаніе: я видлъ гд-то, когда-то эту женщину, но видлъ ее въ другомъ вид.

— Ну, хороша? — вдругъ раздался надъ моимъ ухомъ вопросъ.

Я повернулъ голову и увидалъ своего пріятеля, который говорилъ мн о Перцовой.

— Да! Кто это? — спросилъ я.

— Не узналъ?.. Да это же и есть Марья Александровна! — отвтилъ онъ.

— Она? — почти воскликнулъ я. — Да разв это дама полусвта! Разв это кокотка! Это воплощеніе грусти, смиренія и покорности!

— А! нареченный папаша крестный вотъ уже цлый мсяцъ упрямится и не хочетъ хлопотать о. дльц іерусалимскаго дворянина Іоанна Авраамовича Шмулевича! Мы дв недли никуда не вызжали, лежали въ постельк и никого не принимали, даже наречённаго папашу крестнаго. Потомъ нашъ извстный медикъ Петръ Платоновичъ Золотовъ, призванный къ постели больной, нашелъ, что болзнь заключается въ опасномъ и упорномъ разстройств нервовъ и что нужно черезъ силу развлекать больную, если не желаютъ, чтобы развилось нчто въ род тоже упорной и опасной меланхоліи. Вслдствіе этого ее вывезли, какъ изволишь видть, въ театръ, но онъ ей не доставляетъ удовольствія, она сидитъ въ немъ поневол, по приказанію доктора, хотя она сама сознаетъ, что это не поможетъ… Да что я говорю! Пойдемъ, она все это теб сама разскажетъ…

И мой пріятель насильно потащилъ меня въ ложу къ Марь Александровн, прежде чмъ я усплъ опомниться.

— Вы меня простите, Марья Александровна, — сказалъ онъ, таща меня къ ней въ ложу: — медвдя знакомаго къ вамъ привелъ, еще барышней смялись надъ его звроподобіемъ.

Онъ назвалъ мою фамилію.

— Я и такъ бы сейчасъ узнала! — проговорила она, протягивая мн съ улыбкой руку. — Я васъ знала въ хорошія времена, когда еще жилось такъ беззаботно — весело. Можетъ-быть, это было глупо и наивно, но, право же, было лучше.

— А я васъ не узналъ, — сказалъ я. — Вы измнились…

— Постарла, — вздохнула она.

— Напротивъ, расцвли, похорошли, — сказалъ я.

— Ахъ, нтъ! Бархатъ, кружево, вотъ что лучше теперь, чмъ ваши барежевыя платья… Помните ихъ?.. А сама я старуха, болю, хандрю…

Антрактъ кончался. Я спшилъ откланяться.

— Подемте ко мн! — сказала она. — Здсь скучно, а тамъ поболтаемъ о старин, о нашихъ jours fixes… Вы очень тогда смялись надъ нами?.. Такъ дете?

— Съ величайшимъ удовольствіемъ, — отвтилъ я.

Она поднялась съ мста и взяла меня подъ-руку.

— А вы досидите до конца и потомъ прізжайте тоже, — сказала она моему пріятелю. — Мы успемъ до вашего прізда вспомнить все прошлое. Да, кстати, не говорите никому, что и вы дете ко мн… Не хочу я никого у себя видть.

— Но вс видятъ, что вы узжаете съ нимъ, — замтилъ мой пріятель.

— И пусть видятъ, пусть знаютъ! — раздражительно проговорила она. — Я ихъ не хочу видть… я рада, что я отдохну хоть минуту со старымъ другомъ…

— Такъ и прикажете сказать всмъ? — спросилъ пріятель.

— Да, да, всмъ и каждому! — отвтила она и стала спускаться со мною съ лстницы.

* * *