Милые бездельники

Лтній день уже клонился къ концу, въ саду все гуще и гуще становились тни, кругомъ царила невозмутимая тишина. Только изъ залы доносились ожесточенные раздражительные споры и крики: «такъ только сапожники играютъ», «вы сами лапти плетете», «съ вами садиться не слдуетъ». Не дожидаясь окончанія игры, весь охваченный впечатлніемъ слышаннаго мною разсказа, я прошелъ въ отведенный мн флигель. Я долго не могъ уснуть, отворивъ окно и смотря на разстилавшіеся передъ нимъ холмистые луга, прорзанные извилистой рчкой. На необозримомъ пространств не было ни души; сама природа, казалось, погрузилась въ сладкую дремоту подъ темнвшимъ надъ нею безоблачнымъ, звзднымъ небомъ. Въ моей голов роились думы о тхъ людяхъ, которые предстаютъ на судъ ближнихъ, о тхъ ближнихъ, которые выносятъ этимъ людямъ обвинительные или оправдательные приговоры. Какія обстоятельства, какія невзгоды, какія скрытыя отъ всхъ страданія доводятъ однихъ людей до проступковъ, до преступленій, до паденія, а другимъ въ ршительную минуту суда надъ ближнимъ, завдомо преступнымъ, очевидно виноватымъ, уличеннымъ во всемъ, внушаютъ произнести: «Нтъ, невиновенъ!» И этотъ вопросъ — вопросъ объ обвинительныхъ и оправдательныхъ приговорахъ — казался мн боле глубокимъ и боле сложнымъ, чмъ онъ представляется обыкновенно въ какихъ-нибудь полемическихъ газетныхъ статьяхъ, написанныхъ наскоро людьми, боящимися не опоздать къ партіи въ винтъ…

IX Изъ встрчъ съ здоровыми людьми

Въ частной человческой жизни есть тоже свои високосные годы. Они отличаются отъ обыкновенныхъ високосныхъ годовъ только тмъ, что послдніе наступаютъ періодически, черезъ извстные сроки, а въ первыхъ человкъ никогда не можетъ сказать впередъ, когда ему придется поминать Касьяна Немилостиваго. Такимъ високоснымъ годомъ для меня былъ 1877 годъ, и въ немъ Касьянъ былъ именинникомъ, кажется, не одинъ разъ, а едва ли не триста шестьдесятъ пять разъ. Нсколько тяжелыхъ утратъ и сотни мелкихъ неудачъ, составившихъ вмст одну большую неудачу, потрясли окончательно мое здоровье. Къ весн 1878 года я былъ уже совсмъ боленъ. Пришлось обратиться къ совтамъ друга-доктора.

На двор стоялъ одинъ изъ первыхъ теплыхъ, полныхъ блеска и свта, весеннихъ дней. Я, полубольной, лежалъ на диван и лниво исправлялъ слогъ въ какой-то стать о дифтерит, сознавая, что она и при дурномъ, и при хорошемъ слог отъ дифтерита никого не спасетъ. За этимъ занятіемъ засталъ меня мой милйшій докторъ, Василій Карловичъ Штуббе, старый обрусвшій нмецъ, гораздо больше знавшій толкъ въ сортахъ пива и вина, чмъ въ лкарствахъ. Именно по этой причин я глубоко врилъ въ его способность не уморить человка, когда тотъ еще можетъ пожить. Увидавъ, что я работаю, онъ укоризненно покачалъ головою.

— Пишетъ, что не здоровъ, а самъ строчитъ что-то, — проговорилъ онъ, протягивая мн широкую, пухлую руку съ толстыми, плоскими и короткими пальцами.

— Нельзя, дружище, неотложное дло, — отвтилъ я, дружески здороваясь съ нимъ.

— Неотложное дло только одно — поправленіе здоровья, — наставительно замтилъ онъ, удобно усаживаясь противъ меня на кресло. — Ну, говори, что у тебя?

— Право, не могу объяснить, — сказалъ я. — Можетъ-быть, это даже и не болзнь… Просто чувствую слабость, апатію, страдаю безсонницей…

Онъ взялъ мою руку и сталъ щупать пульсъ. Подержавъ мою руку, онъ очень серьезно взглянулъ на меня и произнесъ:

— Дай-ка другую руку!

Я исполнилъ требованіе, и онъ опять сталъ ощупывать пульсъ.

— Да гд же у тебя пульсъ-то, наконецъ, — проговорилъ онъ нетерпливо.

— Это ужъ твое дло отыскать его, — отвтилъ я съ улыбкой. — Ты на то и докторъ.

— Да, ищи того, чего нтъ! — хмуро замтилъ онъ. — Разднься, я тебя выслушаю…

Я приподнялся съ дивана и сталъ раздваться. Это меня очень утомило, и у меня сдлалась одышка.

— Ты что же это такъ дышишь, какъ паровозъ? — спросилъ Штуббе.

— Усталъ, — отвтилъ я.

— Съ чего это?

— Да вотъ… раздвался, — пояснилъ я.

Онъ покачалъ головой съ сомнніемъ, потомъ припалъ ухомъ къ моему сердцу.

— Да у тебя сердце-то есть или нтъ? — спросилъ онъ.

— Говорятъ, что было когда-то, — отвтилъ я шутливо.

— Что-то его нынче не слыхать!..

Онъ поднялъ жирное, раскраснвшееся отъ прилива крови лицо съ красно-синимъ носомъ и, глядя на меня зоркими, хотя и заплывшими жиромъ глазами, сказалъ:

— А это что за отеки у тебя подъ глазами? Вдь это мшки съ водой…

Онъ слъ снова на кресло и откинулся къ его спинк.

— Чего тебя лчить? — пренебрежительно сказалъ онъ.

— Ты находишь мое положеніе опаснымъ? — тревожно спросилъ я.

— Еще бы не опаснымъ! Такъ-то достукаться до гроба можно, — равнодушно отвтилъ онъ. — Полный упадокъ силъ, малокровіе…

И вдругъ оборвавъ рчь, онъ спросилъ меня:

— Ты какое вино пьешь?

— Я совсмъ не пью вина.

— Очень глупо длаешь!.. Въ собранія, въ клубы, въ театры часто вызжаешь?

— Я, дружище, совсмъ домосдомъ сталъ… и притомъ работа.

— Ну, а работаешь много?

— Да что же длать, какъ не работать.

— Вотъ ты говорилъ о безсонниц. Что ты длаешь, когда не спится?

— Тоже работаю, читаю…