Милые бездельники

Противъ меня сидлъ плюгавенькій старичонка изъ старыхъ приказчиковъ съ обдерганною рыжею съ просдью бороденкою. Передъ нимъ, шатаясь, стоялъ молоденькій, пухленькій, розовый купчикъ, похожій на вербнаго херувима. Его нечего было спрашивать, здоровый ли онъ человкъ… Онъ былъ одтъ, какъ иногда одваются иные водевильные актеры, если они не умютъ смшить публику своими талантами: невообразимо большіе съ оттопыренными концами воротнички, спереди вырзъ рубашки чуть не на половин груди, синій съ блыми мушками галстукъ, коричневыя панталоны, блый жилетъ съ пестрыми разводами, все это было дйствительно смшно по своему безвкусію. При этомъ, на жилет болталась толстая цпочка съ массой брелоковъ, на галстук была дорогая коралловая булавка, на пальцахъ сверкали кольца съ крупной бирюзой и брильянтами.

— Ну, такъ не пойдешь пить? — спрашивалъ купчикъ.

— Никакъ не возможно-съ! — отвтилъ старикъ.

— Ну, и чортъ съ тобой, кикимора поганая! Пойду къ мамзел…

— Къ какой мамзел?

— А къ той, во второмъ класс сидитъ!.. Мой взоръ везд мамзель отыщетъ…

Купчикъ, шатаясь, вышелъ изъ вагона, сдвинувъ на затылокъ кругленькую шляпу-котелокъ.

— Куролеситъ! — со вздохомъ сказалъ старикъ.

Вагоны медленно начали двигаться отъ станціи. Становилось уже совершенно свтло, хотя и было очень рано.

— Хозяйскій сынокъ, — обратился ко мн старикъ. — Муху еще со вчерашняго вечера убилъ, ну, и куролеситъ всю ночь… Въ Нижній, въ Саратовъ, да въ Астрахань его тятенька евонный отправилъ провтриться.

Я усмхнулся.

— Хорошо провтривается, — невольно замтилъ я.

— Это онъ горе запиваетъ, — съ усмшкой пояснилъ старикъ.

— Горе?

— Не то, чтобы точно горе, а такъ куражится, быдто и точно съ горя… Прикидывается!.. Въ душ-то ликованіе, а для виду напустилъ отчаянность… И то сказать, какъ не радоваться, руки развязались, и еще деньги дадены за гульбу… Извстно, балованный сынокъ! Одинъ у насъ!

Старикъ подстрекнулъ мое любопытство. Спать мн уже не хотлось, и я завязалъ бесду. Онъ оказался словоохотливымъ и видимо былъ радъ, что можетъ поговорить.

— Мы по чайной торговл,- началъ онъ. — Можетъ, слыхали про Николая Спиридоновича Шлычкина, такъ это евонный, Спиридона-то Николаевича, тятенька и есть, чаями торгуетъ. Богатйшій купецъ. И то сказать, не со вчерашняго дня торговлю началъ. Мн вонъ сколько лтъ, а я еще при ддушк Спиридона Николаевича къ нимъ въ домъ въ племянники былъ взятъ. На моихъ глазахъ все выросло и посейчасъ всми длами орудую. На ярманку или куда въ губернію създить — все Патапъ, да Патапъ. Это меня Патапомъ-то зовутъ… Дтьми вотъ только Богъ обошелъ Николая Спиридоновича: ужъ сама-то хозяйка и къ Митрофанію въ Воронежъ здила о плодородіи молиться, а одинъ только Спиридонъ Николаичъ и есть. Какъ зницу ока берегутъ, потому помри онъ, и вс капиталы собак подъ хвостъ, прости Господи, пойдутъ. Родныхъ, какъ есть, ни души…

— А горе-то какое у него? — перебилъ я разсказчика.

— Швейку соблазнилъ, — отвтилъ старикъ:- чиновничью дочь, пятнадцатилтнюю… Оно, конечно, сами видли: человкъ молодой, кровь играетъ, всего такого требуетъ, безъ двчонки тутъ никакъ не обойдешься. Ну, и давно онъ съ этимъ женскимъ сословіемъ хороводится, а тутъ случись бда — эта вотъ, чиновничья-то дочь, подвернулась. И не то, чтобы настоящаго такого чиновника, а такъ какого-то ярыги она дочь. Увивался за ней, увивался Спиридонъ Николаичъ, да и напоролся: перво-наперво двочка была яко бы честная, второе дло въ несовершенныхъ годахъ была, а главное — отецъ на кляузахъ собаку сълъ. Какъ это только у Спиридона Николаича съ ней за предлы зашло, отецъ ея и шасть къ молодчику, точно изъ-подъ земли выросъ: „какія такія, говоритъ, ваши мннія?“ Нашъ-то — головой онъ у насъ не вышелъ, не мозговать, никакихъ такихъ мнній у него нтъ, — сейчасъ и ляпнулъ: „я жениться желаю“. Тутъ и пошла катавасія…

Старикъ на минуту смолкъ и потомъ продолжалъ уже боле торжественнымъ тономъ:

— Не имю я чести, сударь, васъ знать. Но всячески можете вы взять въ свое разсужденіе, каково отцу-милліонщику видть, что его единоутробный сынъ и наслдникъ выражаетъ намреніе сочетаться законнымъ бракомъ съ какой-нибудь дочерью кабацкаго засдателя, съ швейкой-ободрашкой, съ мразью, можно сказать! Ударъ, мы думали, съ самимъ-то хозяиномъ сдлается, а Марья Анисимовна — это мать-то Спиридона Николаича-то, — какъ узнала, ахнула: и говоритъ: „вы тамъ что хотите длайте, а я слезы проливать до тхъ поръ стану, пока вы не ослобоните Спирю отъ этой мерзавки“. Марья Анисимовна не знала эту самую швейку, но находилась въ томъ мнніи, что все это одинъ подвохъ и кляуза, потому что, если женщина не захочетъ, никогда ее мужчина не совратитъ. Вотъ-съ и стали мы орудовать. Призвалъ меня Николай Спиридоновичъ и говоритъ: „откупай Спирю“.

— И откупили? — спросилъ я,