Милые бездельники

— Ничего-съ, я сейчасъ… Вы и не найдете его теперь. Онъ могилу копаетъ… Нынче покойниковъ страсть сколько… Я мигомъ…

— Ну, спасибо… Да ты не торопись… Я присяду здсь… Хорошо нынче здсь…

— Ужъ такъ-то хорошо, что и не ушелъ бы…

Онъ пошелъ. Я прислъ на ступени фундамента у ршетки и на минуту забылся, пригртый солнцемъ. Минутъ черезъ десять онъ вернулся съ ключомъ. Я далъ ему денегь… Онъ набожно перекрестился.

— Хорошее мсто здсь, — сказалъ онъ. — Моя дочурка, изволите знать, вотъ тоже тутъ по близости схоронена.

Онъ указалъ на зеленый холмъ, съ блымъ крестомъ и зеленой, огородной.

— Мн тоже отвели мсто… Въ разсрочку согласились… Выкланялся у отца Тихона, дай ему Господь здоровья… самъ вотъ и крестъ, и скамью, и ршетку смастерилъ…

— Ты, кажется, Михеевъ, чуть не живешь здсь…

— Гд же мн и жить, какъ не здсь… Только не жить бы, а лежать бы здсь надо, ваше благородіе…

Онъ тяжело вздохнулъ. Я отворилъ дверь ршетки и вошелъ къ себ за ограду.

— Ахъ, Власъ, Власъ, и не подмелъ сегодня сора, — сказалъ старикъ, глядя на мои могилы. — Замотались они совсмъ, могильщики-то… Я вотъ сейчасъ.

Онъ на минуту прошелъ къ могил своей дочери, притащилъ оттуда метлу и началъ мести дорожки около моихъ могилъ.

— Проворенъ же ты, старикъ! — замтилъ я, смотря на его работу.

— Да, проворенъ, проворенъ, а мста нтъ… Старъ очень… Какъ скажешь года — никто и не беретъ… Не врятъ, что еще служить могу… Вотъ и питаюсь подаяніемъ… Что-жъ, не отъ лни…

— А теб сколько лтъ?

Онъ остановился и съ кроткой старческой улыбкой взглянулъ на меня.

— А сколько думаете, ваше благородіе?

— Право, не знаю…

— Парижъ бралъ, — отвтилъ онъ:- вотъ и посчитайте…

Я изумился.

— Полно!

— Право слово! Вотъ и контуженъ былъ тамъ въ голову.

Онъ снялъ фуражку и показалъ блый шрамъ, перескавшій вкось весь его загорлый лобъ.

— И въ руку контуженъ былъ, — продолжалъ онъ. — Лучше бы ужъ убили, да видно, такъ было Господу Богу угодно…

Я заинтересовался жизнью старика и сталъ разспрашивать его о его жизни, пригласивъ его ссть на скамью. Онъ неторопливо домелъ аллейку и прислъ, отирая проступившій на лбу пота. Онъ заговорилъ не спша, степенно и просто, такъ спокойно разсказывая о своемъ прошломъ, какъ-будто говорилъ о жизни совершенно чужого, даже мало знакомаго ему человка. Выйдя въ отставку не молодымъ уже человкомъ, онъ женился и занялся башмачнымъ ремесломъ; жена его была поденщицей.

— Душа въ душу жили и, нечего Бога гнвить, не голодали. Только не продлилъ ей Богъ вку, — разсказывалъ онъ. — Черезъ десять лтъ умерла, а я остался со своей двчуркой-дочерью… Шустренькая двочка была; точно цвточекъ цвла. Самъ я одинъ и растилъ ее. Опредлился я дорожнымъ сторожемъ на Николаевскую желзную дорогу, съ самаго ея основанія, и ничего, — зажилъ со своей дочуркой. Жаловаться не могу, еще десятокъ лтъ не видалъ горя. Правда, не легко жилось. Кормиться было трудно. Не весело тоже было въ лсу, да и жутко по зимамъ было. А все же жили, огородишко кое-какой развели. Зимой, бывало, я башмачничаю, стряпней да стиркой, всякимъ бабьимъ дломъ занимаюсь, дточка играетъ тута же, лепечетъ, все это ей разскажи да покажи, какъ и что. Бывало, начну, примрно, про походъ разсказывать, какъ мы француза били, а она: «А за что его, тятя, били?» — За то, говорю, что онъ русскихъ билъ. — «А, она говоритъ, за что русскихъ билъ?» — Потому, говорю, его императоръ Бонапартъ такъ веллъ. — «А, она говоритъ, зачмъ веллъ русскихъ бить?» — Это, говорю, дло не наше, а царское. — Занятная была двчоночка. Лтомъ, бывало, копается со мной въ огород, завидитъ поздъ, и кричитъ: «Тятя, поздъ», а сама флагъ въ руки, сбжитъ къ полотну и стоитъ, путь позду указываетъ. Помощница тоже!..

По старческому лицу скользнула такая усмшка, точно онъ въ душ переживалъ снова всю прелесть этихъ свтлыхъ дней жизни.

— Только разъ случись, во время заносовъ, всю ночь пришлось мн въ снгу простоять, не впервой, кажись, а продрогъ я и, никогда этого со мной не бывало, слегъ да такъ и проболлъ, почитай что три мсяца. Тутъ-то я кончилось мое счастье. Отказали мн отъ должности, потому и точно, какой же можетъ быть сторожъ дорожный шестидесяти лтъ да еще болящій. Перебрались мы съ дочуркой опять въ Петербургъ, сталъ я опять сапожнымъ дломъ заниматься… Только ужъ руки были не т, отъ морозовъ ли или отъ старости, только гибкости да проворства въ нихъ прежнихъ не было… Ну, и пришлось моей дочурк на два рта работать. А ей всего пятнадцать годковъ тогда было…

Старикъ вздохнулъ и смолкъ.

— Замужь-то разв не удалось выйти?