Милые бездельники

— Удивительно талантливый народъ… то-есть это чернь наша…

— Ну, голь — вотъ и все! — ршилъ, точно отрзавъ, господинъ съ усами. — Извстно, нужда скачетъ, нужда пляшетъ, нужда псенки поетъ…

Лысый старичокъ удивился и вытаращилъ на усача глаза, подобравъ съ глубокомысленнымъ видомъ въ ротъ свои губы.

— Вы думаете? — черезъ минуту спросилъ онъ. — Странно, странно!.. Это мысль!.. Очень оригинальная мысль!.. Я объ этомъ никогда не думалъ… Очень, очень странно!..

— Вотъ бы теперь ея брату была пожива, — небрежно проговорилъ офицерикъ.

— А у нея былъ брать? — спросило разомъ нсколько любопытныхъ.

— Да неужели, господа, вы забыли этотъ скандалъ? — удивился офицеръ. — Въ балет вс еще помнятъ его. Это въ позапрошломъ году было. Братъ Русиной, мальчишкой 18-ти лтъ, уже судился за кражи. Потомъ это для нея былъ настоящій enfant terrible. Онъ, говорятъ, ее просто билъ какъ собаку.

— Онъ ее и буфетчику сосваталъ, — мрачно вставить усачъ, затягиваясь сигарой.

— Да? — спросилъ офицеръ. — Я этой подробности но зналъ. Странно!

— А я зналъ, — проворчалъ усачъ.

— Ну, да это не важно, — замтилъ офицеръ. — Но дло въ томъ, что онъ потомъ всюду длалъ ей скандалы…

— Да онъ, можетъ-быть, былъ съ нею… — послышалось чье-то замчаніе.

— Нтъ, просто братъ, старшій брать, ну, и ломался надъ нею. Наконецъ, дло дошло до того, что два года тому назадъ онъ судился за грабежъ и убійство. Это былъ замчательный типъ уличнаго бродяги, прошедшаго всю школу разврата и паденія. Три года онъ прожилъ буквально на мостовой, шлялся по-міру, ходилъ почти голый, паспортъ даже кому-то продалъ…

— Соціалисту какому-нибудь, — ршилъ лысый старичокъ.

Офицеръ презрительно усмхнулся.

— И тутъ же вздумалъ еще влюбиться, съ чего и начались его усиленныя кражи, подлоги, а потомъ — ту же самую любовницу и зарзалъ, изъ-за которой сталъ отъявленнымъ воромъ…

— Несчастная Русина, — послышалось чье-то восклицаніе.

— Ну, она во время процесса была за границей, — пояснилъ кто-то небрежно.

— А-а! — раздалось успокоительное восклицаніе.

Меня начинаю коробить отъ этихъ толковъ о рано погибшей балерин, объ этой женщин, только-что закрывшей навки усталые глаза, еще не засыпанной могильной землей. Я оставилъ кабинетъ хозяина. Но скрыться отъ этихъ толковъ было некуда, о Русиной говорили во всхъ углахъ. Одни оплакивали рано погибшій талантъ, другіе цинично передавали сальныя подробности о ея жизни, третьи разсказывали, какъ весела была она на послднемъ пикник, гд и схватила горячку, простудившись посл нсколькихъ бокаловъ замороженнаго шампанскаго. Побродивъ съ часъ по заламъ, я ршился ухать, чтобы отдохнуть, забыться отъ всего слышаннаго мною. У меня кружилась голова, разстроились нервы, точно я битый часъ вертлся безъ устали въ бличьемъ колес, оставаясь на одномъ и томъ же мст и смотря, какъ издваются надъ неостывшимъ еще трупомъ. Но нагнавшіе на меня тоску толки не дали мн покоя и на слдующее утро: вс газеты въ это утро наперерывъ толковали о Русиной, опять цлые столбцы заняты были разсужденіями о ея граціи, пластичности, элеваціи, мимик, опять шли вздохи о незамнимой потер, опять длались боле или мене нескромные намеки на ея частную жизнь. Какой-то составитель некролога не удержался, чтобы не оповстить публику, что и онъ сподобился быть въ числ зрителей, любовашихся, какъ плавала Русина, являвшаяся настоящей Наядой. На окнахъ эстампныхъ магазиновъ были разложены верообразно, висли въ вид гирляндъ фотографическія карточки всхъ форматовъ, изображающія въ различныхъ откровенныхъ костюмахъ и въ различныхъ соблазнительныхъ позахъ одну и ту же красавицу, и надъ всми этими карточками виднлась надпись: Русина, Русина, Русина… Эта смерть была событіемъ дня, отодвинувшимъ на послдній планъ, заслонившимъ собою вс другія обыденныя и неинтересныя событія въ род предполагаемаго прекращенія работъ на какомъ-то завод, гд было до трехъ тысячъ рабочихъ, въ род краха въ какомъ-то банк, гд хранились послднія крохи нсколькихъ сотенъ людей, въ род повальной болзни, охватившей сразу десятки деревень въ одномъ и томъ же узд, однимъ словомъ, въ род всего того, что было буднично, что надоло всмъ, какъ «общее мсто».

Прозжая черезъ два дня черезъ Загородный проспектъ, я былъ задержанъ торжественной погребальной процессіей. Масса факельщиковъ, траурныхъ лакеевъ, пвчихъ въ черныхъ кафтанахъ, духовенства въ черныхъ ризахъ, роскошная погребальная колесница съ блымъ глазетовымъ гробомъ, покрытымъ золотымъ парчевымъ покровомъ, гирлянды живыхъ цвтовъ и лавровыхъ внковъ съ черными и блыми лентами, испещренными трогательными надписями «отъ почитателей», «отъ товарищей», «незабвенной», «незамнимой», густая толпа разношерстнаго народа и длинная вереница каретъ, собственныхъ и наемныхъ, все это медленно прошло передо мной. Это везли на кладбище прахъ милой бездльницы Русиной…

И мн вспомнились другія похороны…