Милые бездельники

„А впрочемъ, и то сказать, какъ и не смяться надъ нами, дурнями! Вотъ хоть бы и надо мною, какъ не смяться, когда я-то плакалъ слезами умиленія при вид родной земли, а жиды въ это время, соки ея, кровь ея высасывали. Я-то любовался, какъ хлбъ въ пол колосится, а они его на корню скупали; я-то псенъ мужицкихъ заслушивался, а они этихъ мужиковъ въ своихъ шинкахъ спаивали; я-то отдыхомъ желаннымъ наслаждаться хотлъ, а они мн на отдыхъ деньги въ долгъ за проценты да съ неустойками ссужали; я-то ихъ съ презрніемъ жидами звалъ, а они мн въ поясъ гнулись, полы моей одежды цловали, руки мн лизали да въ свои сти меня въ это время запутывали! Очнулся я, когда почти вся земля перешла въ аренду къ жидамъ, когда противъ моего хутора жидъ шинокъ выстроилъ, когда поганая рожа шинкаря жидовскаго Мошки Гиршеля стала торчать по цлымъ днямъ противъ моихъ оконъ. Опомнился я и задумался: точно ли я люблю эту родную землю, которую я жидамъ за грошъ продалъ? Такъ ли любить-то ее надо? Долго я думалъ, долго я присматривался къ жизни мужиковъ нашихъ, къ жизни сосдей — тоже кто въ чиновникахъ не по своей вол въ лучшіе годы спину гнулъ, кто въ полку не по своему призванію шагистикой занимался, кто такъ себ, мста нигд не найдя, по свту въ молодости мотался, — и везд-то то же я видлъ: любимъ мы свою землю, держимся въ родномъ гнзд до послдней возможности, какъ совы, на шагъ не отлетимъ отъ своего дупла, если можно, а жидамъ все за грошъ отдаемъ, какъ піявокъ, ихъ къ этой земл припускаемъ, чтобы пили они ея лучшіе соки, ея лучшую кровь. Что же это такое? Дураки мы, что ли? Фарисействуемъ мы разв, говоря о своей любви къ родной земл? Задавалъ я себ эти вопросы, а отвта найти не могъ, да вотъ теперь подвернулись мн подъ руку твои «милые бездльники», и подумалось мн: «А ужъ не оттого ли это все и происходить, что и мы вс — бездльники? Не оттого ли все это творится, что мы бездльничаемъ, а жиды какіе-нибудь дла длаютъ? Думалъ я это, думалъ и собрался вотъ, голубчикъ, теб это письмо написать. Пусть, молъ, думаю, и насъ, Тарасовъ Григорьевичей Шаповаленко, къ своимъ милымъ бездльникамъ присообщитъ да пропечатаетъ про наше житье-бытье, авось кому-нибудь и стыдно станетъ. А можетъ-быть, ты на насъ, старыхъ лежебоковъ, и вниманія-то не обратишь, скажешь: „И подломъ вамъ, бездльники, если умные да дятельные евреи на васъ насли!“ Что-жъ, какъ знаешь, такъ и суди, только объ одномъ тебя прошу, Сашурочка, разрши ты мн одинъ вопросъ: „Что мы вс милые бездльники — это ужъ такъ, врно, и есть, но скажи ты мн: отчего это мы бездльниками-то стали?“ Покою мн этотъ вопросъ теперь не даетъ, сосу я это свою трубочку, попиваю вишневочку — Дарья Марковна, моя домоправительница, такъ ее длаетъ, что во всей губерніи лучшей не найдешь — и все думаю: „и отчего это мы бездльниками стали?“ Думаю, думаю, да такъ и задремлю къ вечеру, не додумавшись до отвта.

Ну, не взыщи съ старика, голубчикъ, за надодливую болтовню, а настанетъ весна — соберись въ наши Палестины, рай у насъ земной, умирать не надо, если бы все это наше было, а не арендованное жидами.

Твой дядя

Тарасъ Шаповаленко».

Къ сожалнію, я не могу дать отвта на вопросъ дяди, и самъ, подобно ему, спрашиваю: «и отчего это мы бездльниками стали?» Пусть отвчаютъ другіе.

XI На кладбищ

Въ одномъ изъ модныхъ петербургскихъ салоновъ собралось довольно большое общество. Хозяева салона были вліятельные люди; поэтому въ теченіе всего зимняго сезона каждый четвергъ къ нимъ собиралось десятка три или четыре гостей, мужчинъ и женщинъ, молодежи и стариковъ, поговорить о погод, о театр, о политик, о новостяхъ дня.

Отправиться на одно изъ этихъ собраній — значитъ обречь себя на два, на три часа нестерпимой скуки. Тмъ не мене, цлая масса людей бываетъ на нихъ. Однимъ нужно встртиться здсь съ «случайными» людьми, иногда, просто показать себя; другимъ некуда дваться, и они, боясь скучать одиноко, дутъ скучать на народ, помня, что на людяхъ и смерть красна. Постители разсаживаются маленькими группами, слоняются изъ комнаты въ комнату, разсматриваютъ всмъ извстные кипсеки и альбомы, перекидываются не интересными ни для кого фразами и все время какъ будто чего-то томительно ждутъ. Они и точно ждутъ — того часа, когда можно, нег нарушая приличіе, незамтно ускользнуть изъ этихъ гостиныхъ на чистый воздухъ, куда-нибудь въ боле веселую компанію, въ ресторанъ, въ маскарадъ, домой, наконецъ. Только иногда какое-нибудь «событіе» оживляетъ эту безцвтную и безплодную скуку: вчерашнее съ эффектомъ совершенное самоубійство, сегодняшній новый роскошно поставленный балетъ, тревожныя всти о какомъ-нибудь голодающемъ узд, новыя опустошенія, произведенныя гд-нибудь въ далекой провинціи дифтеритомъ, новоприбывшій медіумъ-спиритъ, заставляющій ходить и плясать мебель, — все это, подоспвъ во-время, вноситъ нкоторое оживленіе въ разговоры, покуда не надостъ, какъ нескончаемая сказка «о бломъ бычк» и не сдлается «общимъ мстомъ». Тогда въ салон опять воцаряется скука до новой новости.