Миниатюрист

Он говорит быстро, пытаясь таким образом отвлечься от страшных мыслей.

– Агнес всегда любила Франса, но настолько сильная любовь подобна яду. Как она радовалась, что в этот раз он пошел у нее на поводу! Разумеется, она по-своему верит в Бога и в освященные временем представления о надлежащем. Однако утром в четверг с ней что-то произошло. Она казалась выбитой из колеи, словно понимала, что собирается совершить дурной поступок, – и совершала его все равно. Думаю, она никогда лучше не осознавала себя, чем в тот момент, и никогда не испытывала большего потрясения. – Он усмехается. – Марин не ошибалась насчет Франса и Агнес. Они из тех людей, которые везде видят черноту.

Видит Бог: не всегда ее муж судил других так взвешенно и благоразумно. Впрочем, когда дело касалось Марин, Йоханнес в оценке не ошибался. Много лет он оберегал ее: этот блестящий ум, этот капризный нрав. Оберегал, защищал и поддерживал. Он был свидетелем происходящих с ней перемен: превращения яркой девочки в серьезную твердую женщину, которой мироустройство не позволяет проложить себе дорогу, ярко обрисованную воображением. Все эти годы он был по отношению к ней образцом щедрости и великодушия; может даже показаться, думает Нелла, что Марин и сейчас с ними, незримо присутствует в камере.

Пусть Йоханнес запомнит Марин такой, какой знал. Нелла не будет рассказывать мужу, чего он лишился; промолчит и о том, как плохо все они знали Марин.

– Я их ненавижу, Йоханнес, – говорит она. – Ненавижу всей душой.

– Нет, Нелла, не трать себя. Корнелия рассказала мне про твои переговоры с Арнудом Маквреде. Я не удивлен, но очень рад. Только подумать, продать сахар прямо тут!

– Мне очень помогла Марин. – Нелла ощущает на коже тяжесть ключа от склада.

Они сидят молча, рядом, переплетя пальцы, словно касание живой теплой плоти остановит наступление рассвета.

Жернов

У дамбы пришвартованы сотни принадлежащих ВОК кораблей. Грузовые флайты, галиоты, рыболовные шхуны; с парусами всех форм и размеров, эти суда трудятся на благо Республики, обеспечивают ей богатство и процветание. Сейчас, с убранными парусами, они ждут своего часа, ждут новых опасных дорог.

Те суда, на которых оставлен полный такелаж, цветут белыми парусами; они первыми поймают ветер, понесут своих хозяев за край горизонта. В густом пряном воздухе носятся и кричат чайки, им сырость не помеха. Пахнет стоялой трюмной водой, объедками, расклеванной рыбой. В нежном свете заходящего солнца бьются о борт нечистоты.

Обычно замершие у причала корабли – прекрасное зрелище: они красиво и гордо покачиваются на волнах, и, любуясь ими, забываешь о том, что это мощь государства, псы войны, что они замешаны во многих грязных делах.

Однако в этот тускнеющий воскресный день все взгляды притянуты к человеку с жерновом.

Что бы ни происходило в Амстердаме: свадьба, похороны, – надлежит проявлять чувства скромно и сдержанно; в противном случае выйдет богопротивная папистская мерзость. Но приговоренный к утоплению богач – совершенно другое дело. Это назидание горожанам, почитание библейских заветов, – и конечно, на пристани собралась толпа. У пирса стоят хозяева ВОК, морские капитаны, чиновники. Здесь пастор Пелликорн, арбитр Слабберт, даже кутающаяся в меха Агнес Мерманс. Супруга рядом с ней нет. Ждут представители гильдий, магистраты городского совета, их жены, священники; ждут трое тюремщиков – они привели нечестивца.

Нелла стоит позади собравшейся на причале толпы. Тяжелый взгляд Пелликорна скользит мимо нее. Прошлым вечером пастор прислал людей вынести из дома гроб с Марин, и сейчас покойница ждет погребения в крипте Старой церкви.

Пелликорн отводит взгляд и делает вид, что очень занят. Как же он торжествует сейчас, какое испытывает внутреннее удовлетворение! Он утолил жажду крови; власть закона и власть церкви получили свое подтверждение и свою жертву, и сейчас пастор выглядит отвратительно умиротворенным.

Нелла пообещала Йоханнесу, что придет, – кошмарнее обещания ей не приходилось выполнять. Вчера вечером они долго сидели в темноте камеры, молча держась за руки; стража им не мешала. Нелле не суждено забыть эту молчаливую встречу. В определенном смысле первая брачная ночь, слияние, которое не требует слов. Слова утратили вкус, смысл, фальшивую несокрушимость; то, что происходило с ними двумя в безысходном мраке, было глубже и сильнее слов.

Когда они прощались у двери камеры, Йоханнес улыбался. Он выглядел таким молодым, а Нелла – такой старой, словно весь груз боли и страха сошел с его плеч и обрушился на нее. Ей еще предстоит нести это бремя, – а душа Йоханнеса улетит, освобожденная.

В доме забылась тяжелым сном Корнелия: ее настигло зелье кормилицы Лисбет Тиммерс, которая пришла на рассвете покормить Теа и решила не уходить. «Я вам еще понадоблюсь», – сказала она. Их глаза встретились. Нелла безмолвно кивнула, и теперь Лисбет ждет в кухне ее возвращения.