Миниатюрист

Перо Пелликорна замирает. Пастор поднимает от записей жесткое лицо, смотрит на Неллу.

– О смерти?

– Вчера днем.

Перо отложено; пастор откидывается на спинку стула.

– Да благословит Господь ее душу, – говорит он наконец. И щурится. – И как же сестра наша Марин Брандт покинула сей мир?

Нелла представляет тело Марин, залитые кровью простыни, новорожденного младенца… сплетенные тела Марин и Отто… их тайну, которую Марин хранила в своем еще живом теле…

– Скончалась от лихорадки, пастор.

Он встревоженно уточняет:

– Английская горячка?

– Нет, мой господин. Она долго болела.

– Да, действительно, я уже несколько недель не видел ее в церкви. – Пелликорн переплетает пальцы, упирает на них подбородок. – Я еще думал, связано ли ее отсутствие с братом.

– Потрясение только ухудшило ситуацию, мой господин. Она и до этого была очень слаба, – спокойно отвечает Нелла; внутри разгорается такая ненависть, что невозможно дышать.

– Наверняка ухудшило.

Нелла не спорит; она не желает подпитывать огонь высокомерия и неприязни, который пылает в его душе.

– Простились ли с ней добрые прихожане, как надлежит? – спрашивает пастор.

Когда в Ассенделфте хоронили отца, соседи пришли помочь горюющей матери: сняли с его тела одежду, обрядили в чистое, подняли окоченевший труп на железный лист, подстелили солому для защиты от протечек. Затем невинные девушки возложили на тело цветы, зеленые ветви, лавровые листья. С Марин вышло иначе. Последнее «прости» ей сказали только они с Корнелией, со своим отчаянием и страхом, – и Лисбет, женщина, которая никогда даже не сталкивалась с Марин, покуда та была жива.

Ну, по крайней мере, Корнелия зажгла светильники.

Нелле больно от того, что Марин не воздали должного уважения. Сильная, достойная женщина, она заслужила настоящее прощание. В другой жизни она могла бы вести за собой армию. Однако к концу жизни у Марин не осталось близких людей – только один-единственный, но и он исчез.

– Да, пастор. Пришли соседи. Но нам нужно вынести тело из дома. В церковь.

– Она никогда не была замужем, – говорит Пелликорн. – Это упущение.

Для некоторых, думает Нелла, упущение как раз замужество.

На улице совсем темно. Слышно, как в церкви тренируется органист; для вечерней молитвы уже зажгли факелы. Пастор встает, оправляет свое черное одеяние, словно фартук.

– Похоронить ее здесь невозможно, – говорит он.

На миг повисает тишина. Нелла распрямляет спину, смотрит Пелликорну в лицо:

– Почему?

У нее ровный сильный голос – она не позволяет ему дрожать. Пастор захлопывает фолиант и удивленно поднимает глаза, словно не привык, что его просят обосновать принятое решение.

– Ее нельзя хоронить здесь, госпожа. Она осквернена дурным родством. Как и вы. – Пелликорн медлит, изучая Неллу рыбьими глазами. – При всем моем сожалении.

– О милосердии, как я понимаю, речь не идет.

– У нас переполнено, – словно про себя бормочет пастор. – Я читаю проповеди не столько живым, сколько мертвым. Боже милостивый, какая вонь, никакие арабские благовония не в силах перебить смрад от гниющих голландцев. – Затем поворачивается к Нелле: – Я сожалею о ее смерти, но тело принять не могу.

– Мой господин…

– Отправляйтесь к братьям из Святого Антония. Они вам помогут.

– Нет, пастор. Не за городскими стенами. Она была здешней прихожанкой.

– В стенах города сейчас почти не хоронят.

– Это не относится к Марин Брандт.

– У меня нет здесь места. Вы слышите?

Нелла вынимает из кармана полученные от Арнуда две сотни гульденов и кладет их перед Пелликорном.

– Если вы организуете гроб, могильную плиту, тех, кто перенесет тело, место на церковном полу, я после похорон удвою эту сумму.

Пелликорн смотрит на деньги. Их принесла жена содомита, мужеложца. Женщина. Как глубоко укоренилось зло!.. Но денег так много.

– Я не могу их принять.

– Алчность есть гниль, способная погубить и добрый плод, – скорбно произносит Нелла.

– Совершенно точно. – Пастор польщен тем, что его проповедь усвоена.

– Кто лучше защитит от гнили, как не божий человек? – продолжает Нелла.

– Гниль нужно истреблять. – Пастор не отрывает глаз от денег.

– Без сомнения.

– Обездоленные и несчастные нуждаются в помощи. В пожертвованиях добрых прихожан.

– И, спасая обездоленных, добрые прихожане спасают свою душу, не так ли? – спрашивает Нелла.

Тишина.

– В восточном углу есть небольшой участок, – говорит Пелликорн. – Места хватит только для скромного надгробия.

Ну что за глупец, думает Нелла, ведь ни на шаг не ближе к Господу, чем любой другой. Интересно, сколько из четырех сотен гульденов достанется могильщикам и сколько обездоленным? Перепадет ли им хоть что-нибудь?

И Марин. Понравится ли ей в углу? Она и так провела в углу всю свою жизнь; возможно, после смерти ей было бы уютнее лежать в центральном нефе. Однако там, в нефе, по ее плите постоянно ходили бы люди. Возможно, есть горожане, которым такой финал покажется привлекательным: их никогда не забудут, станут вспоминать, за них будут молиться, – но Нелла считает, что Марин лучше в углу.

– Я не лгу, госпожа. – Пастор настойчив. – Мы переполнены. То место – лучшее, что я могу предложить.

Она отвечает: