Minima philologica. 95 тезисов о филологии; За филологию

Тот, кто спрашивает «что такое вопрос?», вряд ли сомневается, что он «совершает» или позволяет совершиться чему-то, называнному «вопрошанием», однако ему, скорее всего, не вполне ясно, что он совершает или чему дает совершиться, так ставя вопрос. Он спрашивает «что-то», дабы зафиксировать осуществляющееся и опредмечивающееся в нем «чтобы». Вопрос должен был быть движением к некоторой еще незнакомой вещи, но вещь теперь уже заключается в самом вопросе, и движение, которое должно было вести к другому, направляется на самого себя как на это движение – и тем самым свидетельствует, что хоть и осуществляет это движение, но именно потому не может сделать его предметом своего познания. Вопрос и есть уже то самое, о чем еще только спрашивает. Но именно тем самым, что все еще спрашивает, что он такое, он свидетельствует, что тем же самым и предшествует опредмечиванию того, что можно было бы запечатлеть в когнитивно постижимом «что-то», и безвозвратно выходит за его пределы. Своеобразие вопроса о[61] вопросе заключается, таким образом, в том, что в каждом своем «здесь и теперь» он предшествует себе и, расщепляясь, упускает себя, не соответствует самому себе, и в каждом случае обгоняет свою истину – понятую в рамках корреспондетной теории, – и отстает от нее, и только тогда и остается собой, когда он есть просто безответное, не имеющее ни респондентов, ни корреспонденций искание и ненасытный, одержимый поиск. Простым своим вопрошанием вопрос о вопросе предшествует себе, прибегая к себе как к другому. Вопрос о том, что же такое вопрос, таким образом, не-возможен в том смысле, что он выходит за пределы любых возможностей, способностей и сил постигать себя и существует единственно как собственная эксценденция[62]. Он существует, не трансцендируя себя в направлении сопоставимого другого, а переходя от и из себя вовне к себе же как к непостижимому другому – и потому, возможно, не-другому – и продолжая к нему переходить. Ход этой эксценденции – вопрошания – нельзя свести к субстанции, будь то субстанция вопрошаемого, вопрошающего или самой формы вопроса, поскольку такая субстанция заключалась бы единственно в эксценденции из нее и, таким образом, в ее непредсказуемом переиначивании. Вопрошание о вопросе так же настойчиво, как любое вопрошание, однако в отличие от любого другого вопрошания его нажим беспредметен, его нельзя однозначно тематизировать, и соотнесение с каким-либо «что» или существом сдерживает его. Поскольку вопрошание не может принять конечной – а значит, вообще никакой – формы, которую не могло бы само же, поставив под вопрос, сделать недействительной, оно тем самым открывает возможность, что происходящее в нем работает и для, казалось бы, более скромных форм предикации или императива. В нем становится понятным, что простое вопрошание всегда больше вопроса, который можно задать, оно гипертелеологично, неограничимо, бесконечно и способно найти ответ только в себе же – даже если ответ будет таков, что не вкладывается в слова.