Minima philologica. 95 тезисов о филологии; За филологию

Кодовая фраза, выбранная Шаром для заглавия стихотворения, умножает свои возможные значения до той точки, в которой их умножение прекращается просто возможностью невозможности что-то значить. Одна эта возможность – травма каждого языка, и каждый язык передает ее дальше. Эта возможность калечит притязания языка на способность устанавливать принципы, нормы и схематику значений и сохранять их в коммуникативном континууме. Опыт языка – всегда опыт и опасности лишиться способности говорить. Опыт сообщения – всегда опыт опасности, что оно не дойдет до адресата и разрушит его и себя. Эта травматизирующая опасность сопутствует говорению и совместному разговору не как туманная возможность, которая способна воплотиться, но может и не воплотиться в действительность, она с самого начала скандирует говорение как эта опасность. И с самого начала язык – тот, кто пережил эту опасность, кто несет в себе ее следы.

Таким образом, этот язык, с одной стороны, означает, схематизирует, регулирует и коммуницирует; однако он уже не способен означать и регулировать саму искалеченность своих значений, правил и сообщений, а может только свидетельствовать о ней. О бессмысленном несчастном случае, жертвой которого чуть не оказался Шар и который разрушил бы всю его борьбу и все его слова, свидетельствует предложение «La bibliothèque est en feu» как воспоминание, то есть оно свидетельствует, что он продолжает происходить и что этим свидетельством оно борется с ним. Это означает, с одной стороны, что предложение «Библиотека горит» горит само вместе со всем, что в него входит, оно – часть горящей библиотеки и все еще горит вместе с ней здесь и сейчас, эта «битва всполохов […] не прекратилась и до сих пор». С другой стороны, оно означает, что в пожаре выжила та его часть, которая пусть и не больше всей библиотеки, но отлична от него, хоть сама в него входит, и от того себя, что горит. Оно – остаток, который говорит обо всем и продолжает говорить даже за пределами случайной возможности, что больше уже ничто говорить не сможет. В нем горят два пламени: пламя уничтожения и пламя сопротивления ему. В нем повторяется травма языкового мира; но она может в нем повториться только потому, что это предложение ее пережило, оно отстраняется от травмы как ее свидетель и говорит для других, будущих языков, в их пользу и в их адрес. Фраза из травматического прошлого – это фраза для другого будущего, но она на это способна потому, что говорит из иного будущего. «L’aigle est au futur» означает не только, что орел – в будущем или ему принадлежит, но и то, что орел написан в будущем времени. Он уже сейчас, такой, каким присутствует здесь, оповещает пришествие другого времени, уже сейчас он касается моего окна зимой неким – своим – пуховым пером, это пришествие письма, вспыхивающий огонь, пожар библиотеки, пламенеющая филология. Филология сжигает филологию, чтобы освободить место для будущих горящих филологий. Ее огонь для другого огня и «для» другого огня. Он присутствует как будущность того, что есть. Написанное Шаром о пришествии письма, написанное им как филологом письма, только и позволяет письму прийти, вспыхнуть и свидетельствовать о другом. Филология не работает над упразднением [Aufhebung] надежных значений в некоей институции, защищенной асбестом, она – пылающая хранительница и свидетельница будущности во всем, что институции пытаются зафиксировать.