Минос, царь Крита (СИ)

С его складом ума и нравом, Минос, сын Европы, мог бы стать философом. Размышлять о сути круговорота смерти и рождения. Он мог постичь высший смысл смерти — убрать старое для того, чтобы могло появиться новое. Может быть, тогда Критянин был бы много счастливее. Но он был царем, и, терзался тем, что разрушает все, что любит всей душой. Считал себя проклятым. Даже его победы оборачивались разрушением. Мучился от этого, проклинал себя, страдал, искал новые пути — и лишь приближал смерть своего царства и исчезновение своего народа. Где ему знать, что не могло быть иначе? Нет спасения от самого себя, а мы, боги умерших, разрушаем живое тем скорее, чем больше к нему привязаны.

Мне ли не знать, что именно его способность рушить живое, сделала его царем. Зевсу надо было уничтожить владычество Крита. Ведь держава Миноса мешала процветать любезным сердцу Зевса племенам пришедших с севера варваров. Вот он и наложил свою могучую длань на сына моего сердца.

Но я не вмешивался в дела Зевса. Испытание на прочность, которому подверг своего ставленника мой младший брат, не противоречило моим планам. Скорее — наоборот. Годы царствования были для Миноса хорошей школой. Опыт, который Критянин приобретал при жизни, показывал: я получу дельного и мудрого помощника.

И вот, когда я уже предавался мечтам о том, что, наконец-то, смогу переложить часть своих забот на эти надежные плечи, ко мне явился Гермес и сказал, что анакт всех богов желает видеть меня, потому что умер его сын, Минос. Ничего хорошего мне это не сулило.

— Брат мой! — Зевс приветливо поднялся мне навстречу и широко простер могучие руки, украшенные тяжелыми золотыми браслетами на запястьях и плечах. Уже по этому подчеркнуто-радушному жесту, по тому, как поспешно две золотые (боится анакт богов живых слуг!) рабыни принесли мне таз и кувшин для омовения рук и ног, я понял, что самые мрачные мои предчувствия оправдываются. С чего бы еще Зевс искал моего расположения и поддержки, если не собирался забрать себе моего Миноса? А тут еще ноги мне мыл его новый виночерпий, Ганимед, кстати, бывший любимец Миноса, которого брат мой Зевс похитил только для того, чтобы вернее разнюхать, что на уме у скрытного сына Европы. Надо же, прелестное ничтожество, прижился, бессмертие получил… Меня этот льстец и мелкий интриган раздражал. Я был удивлен, когда Минос его приблизил к себе. Невольно начинаешь сомневаться в разуме и благородстве души человека, пленившегося таким существом. Я не удивился, что Миносу он вскоре надоел. Теперь вот брат мой в нем души не чает. Падок на лесть, при всем своем уме.

Ганимед, кстати, мою нелюбовь чувствовал, и, не смотря на защиту Зевса, меня побаивался и сторонился. Но теперь он выстилался передо мной, как течная кошка, желая задобрить. Должно быть, анакт находил свои замыслы дерзкими и трудновыполнимыми, нуждался в моей поддержке, и Ганимед, в меру своего придворного умочка, пытался господину помочь. Интересно, что же Зевс задумал? И что уже успел предпринять?

Но я не спешил. Мы сели возле стола, и я не торопясь вкусил предложенные мне угощения: сочное мясо молодого бычка, фрукты с дальних берегов Ойкумены, нектар и амброзию. И Зевс скрывал нетерпение, шутил, говорил о разных забавных происшествиях, которые случались на Олимпе. А сам все непрестанно поворачивал килик в коротких сильных пальцах и раздувал ноздри мясистого носа, как после бега.

Наконец, решив, что я насытился, он приступил к разговору, ради которого позвал меня на Олимп.

— Я хочу даровать своему сыну, Миносу, царю Крита, бессмертие, — без долгих подготовок произнес, дружелюбно улыбаясь, Зевс, — Ты ведь не будешь возражать, мой возлюбленный брат Аид?

Я тоже ответил кроткой улыбкой. Спорить с Зевсом бесполезно. Он не слышит возражений. Сильный, крепкий, он любит уподоблять себя орлу. Но мне младший брат всегда казался быком. Могучим диким быком, коварным и напористым. И этот бык сейчас шел на меня, тревожно поводя широкими ноздрями и упрямо наклоняя лобастую голову. Он хотел завладеть моим Миносом, сыном души моей, тем, кто станет моей правой рукой. И который будет счастлив в моем царстве, потому что перестанет разрушать то, что любит, и обретет дар хранить. А тут, на Олимпе, он снова будет разрушать…

Но я не собирался уступать ему Миноса. И мне не нужно было спорить для того, чтобы добиться своего. Подземные воды, у которых я учился мудрости, идут в обход, медленно подтачивая твердые камни.

— Я — нет, — ответил я тихо и кротко. В отличие от обоих младших братьев, не люблю метать громы и молнии и вздымать грозные валы. Это чаще уводит от желанной цели.

— Но это нарушение установленных тобой же, брат, законов, — я нарочно подчеркнул слово "тобой", хотя эти законы установил еще отец наш, Кронос, а Зевс лишь подтвердил, что ничего не меняет. Но отца на Олимпе вспоминать не любят и клевещут на него, приписывая себе самые мудрые его решения, так что пусть это будут законы Зевса. — И мне надо спросить Мойр, вдруг они будут против?

Я сказал это наугад, ибо был уверен, что владычицы судеб поддержат меня.