Минус четыре по Цельсию (СИ)

Единственной моей проблемой в Америке, когда я занимался в школе Барайана Осборна, было общение. И дело было даже не в языковом барьере. Освоив английский язык буквально за три месяца до вполне сносного уровня, позволявшего мне понимать тренеров, полицейских и продавцов в магазинах, я так и не нашел себе ни компании для дружеского времяпрепровождения, ни кого-нибудь одного или двух для приятельского общения. Проводя большую часть времени на тренировках, я, разумеется, контактировал с другими спортсменами, мы шутили, дурачились, и даже ходили раз в неделю, по субботам, в паб или в боулинг. Дважды за два года Осборн приглашал меня в гости на день благодарения… И все. То есть абсолютно. Мне некому было позвонить, некого было пригласить к себе в мою большую квартиру, которую я снимал в двух кварталах от ледового дворца, не с кем было поговорить… И чтобы вы понимали, о том, чтобы познакомиться и завести близкие отношения с какой-угодно девчонкой, тоже речи не шло. Потому что внезапно я понял, что никакая романтика, физиология, никакой секс мне не заменят того душевного тепла, радости, спокойствия и восторга, которые я испытывал в разное время с четырьмя моими родными и бесконечно любимыми девчонками. Ставшими теперь еще и такими бесконечно далекими…

Связи ни с одной у меня не было. Номер телефона я сменил на американский, который знали только Брайан и Фиона, моя младшая сестра, дочка Нинель, которая жила здесь же, в Америке, ну а самому позвонить кому-либо из оставшихся в России мне не хватало, попеременно, духа, смелости, желания или силы воли.

На Аньку я злился, внутренне понимая, что не совсем прав, но продолжая культивировать в себе детскую обиду – скорее для оправдания собственного эгоизма и малодушия, чем в силу каких-то серьезных причин.

Таньку не хотел беспокоить, чтобы не дай бог не навредить ее хрупкому, трогательному счастью, которое, наконец-то, воцарилось в ее душе и сердце. Во всяком случае, об этом недвусмысленно говорили размещенные в интернете фотографии и видеоролики их с Женькой Семеновым совместных путешествий, выступлений, интервью и прочих радостных моментов.

Катю трогать я боялся. Зная непредсказуемость ее взрывного характера, мне не хотелось лишний раз побуждать ее и себя к необдуманным поступкам. Хотя, откровенно признаться, по общению с ней я скучал больше всего и понимал, что стоит ей поманить меня пальчиком, я с большой долей вероятности сорвусь и полечу к ней на встречу, даже если мне будут предложены лишь милая улыбка и дружеская беседа.

Валя… С Валей было все сложно и просто одновременно. Каждый раз уже занося палец над пиктограммой с ее смеющимся личиком, я представлял себе темные, колючие глаза ее мамы Алсу, которая откровенно и доступно дала мне понять, что без кого-без кого, а без меня ее дочь уж точно в этой жизни обойдется, и чем меньше я буду присутствовать в ее мыслях и чувствах, тем лучше. Я знал, что Валя, наверняка, будет рада и моему звонку, и возможности, если таковая представится, встретиться… Но по зрелым размышлениям, убирал руку от экрана и прятал телефон подальше. Неправильное и ненужное детское увлечение Вальки, которое я невольно породил, должно было раствориться в калейдоскопе новых впечатлений, популярности и безумной любви всей страны к маленькой олимпийской чемпионке, несправедливо обиженной противными взрослыми дядями из пыльных кабинетов. И я в эти ее впечатления ни ком образом не должен был вписываться.

Тоска по привычному кругу, отсутствие устоявшегося уклада, проклятое одиночество, с которым я безуспешно боролся, выматывая себя тренировками по будням и бесцельным бездельем по выходным – все это день ото дня ложилось кусочками брусчатки в основу широкой дороги, которая, я знал это, рано или поздно приведет меня обратно домой. И если поводом к возвращению послужило совсем не связанное с моим внутренним состоянием и внешними факторами событие, то причинами тому было все описанное мною выше. Я хотел вернуться в «Зеркальный», едва моя нога коснулась американской земли. Просто сбылось это мое желание только спустя долгие два года.

Предложение же Авербаума, озвученное Нинель, поработать в его этом «Ледниковом периоде» выглядело в тот момент для меня шансом быстро и легко вернуться в привычную мне среду, в атмосферу всеобщего интереса к моей персоне и в окружение знакомых, местами приятных, местами противных, но в любом случае родных и любимых лиц. Поэтому, хоть раньше я и не был сторонником мероприятий серьезно не связанных со спортом высоких достижений, в этот момент сомнений у меня не осталось. Почему нет?

Нинель смотрит на меня недоверчиво, все еще ожидая подвоха или какой-нибудь выходки. Я же, оставив, наконец, в покое недопитую минералку, ухмыляюсь ей со всей возможной искренностью.

- Ну, ладно… - она смахивает со стола невидимую крошку. – Раз возражений не имеется…

- Никак нет, мэм, - ерничаю я.

- Тогда я позвоню Семену, - она не обращает внимания на мою шутку, - и скажу, чтобы он начинал с тобой работать, да?