Мёртвые возвращаются

– Ты бывала на нём раньше?

– Несколько раз, – отвечает она.

Призрачная пелена тумана похожа на опущенный занавес. Туман кажется серой стеной, надвигающейся на берег. Я даже не вижу гор на другой стороне фьорда.

– Что-то мне н-не хорошо от всего этого.

– Спокойно, столичная размазня. – Ида со смехом открывает калитку. – Первыми входят девушки.

Мы медленно идём по кладбищу по траве, которая доходит нам до колен, вдоль поросших мхом крестов. Я наклоняюсь к одному из них и пытаюсь разобрать написанное на нём имя.

– Эти совсем древние, – говорю я и поворачиваюсь к Иде, но её нигде нет.

Я быстро оглядываю кладбище. Между надгробиями стелется туман.

– Ида! – кричу я. – Ида, ты где?

Мысли путаются. Вдруг с ней что-то случилось?

– Хенрик! – кричит она. – Иди сюда!

Я несусь через кладбище, ударяюсь о железный крест и, прихрамывая, бегу дальше. Внезапно в тумане вырисовывается силуэт Иды. Она сидит у одного из надгробий.

– Я его сразу нашла, – она отодвигается в сторону, указывая на камень. – Хенрик, это просто жуть.

Надгробный камень наклонился в сторону моря: кажется, ещё немного – и он упадёт. На его верхушке видны следы мха.

ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ

АЛИНА ЙЕНСЕН

род. 5 февраля 1878

ум. 16 августа 1917

И ЕЁ СЫН

ум. 8 августа 1917

– Боже мой, Хенрик, – говорит Ида. – Наверняка это она.

Я качаю головой и не могу поверить своим глазам.

– 1917-й! Чёрт! – восклицает Ида. – Это же больше ста лет назад!

Я весь дрожу при мысли обо всех непостижимых событиях последнего времени. О том, что мне сказал Гард. О маминых словах: «Она что, уже здесь?» О ночных звуках. Мне вдруг становится очень холодно, и я пытаюсь убедить самого себя, что всё это не имеет никакого отношения ни к дому 37 по Лодочной улице, ни к случившемуся с нами.

– А Гард? – говорю я. – Откуда он узнал это имя?

– Что он тебе прокричал женским голосом?

– «Моё дитя не умерло».

– Откуда он мог всё это узнать? Не похоже, что он вёл какое-то расследование. Хенрик, вот тебе доказательство, – говорит она, указывая на надгробный камень. – В твоём доме живёт привидение. Это правда.

Я сажусь в траву не в силах оторвать глаз от надписи на надгробии.

– А при чём здесь Герхард? – спрашиваю я. – Женщина умерла в 1917 году. Она не может иметь к нему никакого отношения, да и к нам тоже.

– Надо поговорить с Улафом, – решает Ида.

– А что он сделает? – пожимаю плечами я. – Он даже в дом боится зайти.

Ида закусывает губу.

– Он знает о Ботсвике больше кого бы то ни было, – говорит она. – Надо его расколоть. Он должен рассказать нам, что происходит с домом и кто она такая.

Глава 30

Дверь открывается, и Улаф знаками приглашает нас войти. Мы поднимаемся за ним по узкой винтовой лестнице и попадаем в гостиную. В камине потрескивают дрова.

– Садитесь, – говорит старик с серьёзным лицом. – Что вам от меня нужно?

– Дом тридцать семь по Лодочной улице.

Улаф молчит. Я слышу только льющуюся из радио музыку.

– С тех пор как мы въехали, там произошло много странного. С этим д-д-домом что-то не так.

Я удивляюсь, что смог это сказать. Слова просто вылетели изо рта, словно разговоры о домах с привидениями – это совершенно обыденное дело. Ответ меня тоже удивляет.

– Я знаю, – кивает он.

Будто получив отмашку, я тут же выкладываю всё о маме, папе, Гарде и о том, что случилось в доме. Рассказ получается не слишком связный – какие-то обрывки того, фрагменты другого. И пока я говорю, до меня медленно доходит, что в этой истории концы с концами действительно не сходятся. Достав из кармана фотографию семьи Герхарда, я протягиваю её Улафу. Он некоторое время изучает снимок, а потом откладывает его в сторону изображением вниз.

– Кто живёт в той комнате? – спрашивает он слабым голосом.

– В той, где виднеется лицо? Гард.

Улаф кивает с серьёзным видом, а я думаю о своём младшем брате. Вернулся ли он домой? Он один или папе в самом деле стало лучше?

– Я понял, – наконец произносит Улаф. – Оно всегда будет там, – он смеётся. – И мы никак не можем его контролировать. – Он поворачивается к висящей на стене большой фотографии в рамке. На ней изображён мужчина с такими же волосами и таким же орлиным носом, как у Улафа.

– Это Леннарт, – говорит он, – мой отец. Твой прадедушка.

Я снова смотрю на портрет сидящего мужчины.

– Одними из его последних слов были… – Улаф замолкает, на глазах его наворачиваются слёзы. – Лёжа на смертном одре он взял меня за руку и сказал: «Мёртвые возвращаются. Мёртвые возвращаются в дом тридцать семь по Лодочной улице». Он сказал, что всю жизнь наблюдал за этим домом, а теперь настал мой черёд.

– А что вы об этом д-д-думаете? О том, что мёртвые возвращаются?

– Я? Я уже слишком стар, чтобы во что-то верить.

– А почему же тогда вы не решились войти в дом? – спрашиваю я.

Улаф качает головой, он не хочет отвечать на мой вопрос.

Ида громко вздыхает:

– Вы серьёзно? Расскажите нам, что вы думаете – или вы струсили?