Мёртвые возвращаются

Она не отрываясь смотрит на фотографию, и я знаю, о чём она думает. Что-то есть в этом снимке. Малышки улыбаются так широко, что видно, как блестят их зубы. Глаза у них весёлые. Даже Герхард улыбается. А вот мать стоит, неестественно выпрямившись. На ней лёгкое белое платье. На лице никаких эмоций. Она таращится в камеру холодными глазами, на шее у неё что-то блестит в солнечных лучах, и это что-то подозрительно похоже на ожерелье, которое сейчас носит моя мама.

– Где ты это нашёл? – спрашивает Ида.

– В мастерской у мамы.

– А где, скажи на милость, твоя мама это взяла?

Я пожимаю плечами:

– Может, нашла в сундуке. Посмотри на дату.

Ида разглядывает снимок:

– Первое августа?

– За два дня до того, как Герхард убил их всех.

– Чёрт, – говорит Ида, – у меня мурашки бегут по коже.

– Ты ещё не видела самого плохого. – Я касаюсь снимка пальцем и показываю не на Герхарда, не на мать и не на девочек. Я показываю на окно на втором этаже.

Ида прищуривается. Я напряжённо жду, и у меня появляется мысль: а вдруг там ничего нет? Вдруг это просто игра света и тени? Вдруг это качество фотографии? Но вот что-то происходит. Выражение лица Иды меняется. Она обмирает. Веки её дрожат. В конце концов она выдыхает так, словно провела целую минуту под водой.

– Чт-чт-что эт-т-то там? – спрашивает она.

Я улыбаюсь:

– Сейчас ты говоришь совсем как я.

Только произнеся это, я вдруг понял, что впервые в жизни пошутил над своим заиканием. Ида этого даже не замечает, она продолжает вглядываться в фотографию.

– Я серьёзно спрашиваю, – говорит она. – Что это там? – Она пытается рассмотреть снимок под разными углами, то поднося его ближе к глазам, то отстраняя дальше.

Я тоже бросаю взгляд на фотографию. У окна на втором этаже виднеется фигура. Её едва можно различить за занавесками. Внутри дома кто-то есть, и этот кто-то с мертвенно-бледным лицом и длинными чёрными волосами разглядывает семейство на лужайке.

– Ида, – говорю я, – понятия не имею, кто это. Может, у них в гостях какая-то женщина. А может, это уборщица. Или няня.

Ида мотает головой.

– Это не уборщица, Хенрик, – возражает она. – Чья это комната? Та, в которой находится эта фигура?

– Комната Гарда.

– О боже, – шепчет Ида. – Смотри, как она приложила руки к стеклу. Кажется, будто она хочет вырваться из дома.

Я вздрагиваю, и в этот миг раздаётся телефонный звонок.

– Как дела? – спрашивает папа.

– Нормально, – я покашливаю, в горле пересохло.

– А как Маргарет? Не могу до неё дозвониться.

– Я не знаю.

– Ладно, – говорит папа и замолкает на несколько секунд. Моё внимание привлекают дети на другой стороне улицы. – Гарду ночью стало лучше, – сообщает папа. – Врач удивился, насколько быстро он начал поправляться. И я… – он смеётся, – я вообще-то тоже чувствую себя лучше.

Я хмурюсь, глядя на детей, которые по-прежнему хлопают в ладоши и поют считалочку. Вроде бы что-то знакомое…

– Когда вы будете дома?

– Ну, думаю, часов в шесть-семь, – отвечает папа.

– Хорошо, – говорю я. – До скорого.

Я поднимаюсь и перехожу дорогу.

– Ты куда? – спрашивает Ида.

Я останавливаюсь у забора и прислушиваюсь к детям. Они ритмично стучат ладошками и повторяют одни и те же слова:

Там, во мраке ночи,
Чего Алина хочет?
Спи что есть мочи,
Спи что есть мочи!

Меня зовёт Алина,

Зовёт в свою долину.
Ко мне тянет руку,
Не снести ей муку.

Алина наклонилась,

Из мрака появилась.
В горло мне вцепилась,
В последний вальс пустилась.

Мне на плечо ложится рука Иды.

– Что ты делаешь, Хенрик? – шепчет она.

– Алина, – я поворачиваюсь к Иде. – Это имя Гард прошептал мне ночью.

Она делает глубокий вдох, замирает и прислушивается.

– Я знаю, что слышала этот стишок раньше, – говорит она. – Мы точно так же играли под него в ладушки в начальных классах. Эту считалочку поют почти все дети Ботсвика.

– А о чём она?

– О призраке, который приходит к тебе по ночам.

– Алина, – говорю я. – Она идёт.

Ида замолкает. А потом спрашивает:

– У тебя есть велик? Думаю, пора кое-что проверить. Там можно найти то, чего нет в интернете.

Глава 29

Мы катим на великах по тихим улочкам Ботсвика. Фьорд опоясала полоса тумана, и пока мы едем, я представляю, что именно в нём скрывается Герхард: что он сидит в лодке и двигается кругами в тумане, выжидая, когда можно будет нанести удар.

– А фьорд часто такой? Такой серый? – спрашиваю я Иду, когда мы сбрасываем скорость.

– Ага, – отвечает она. – Он очень таинственный, да?

Я не успеваю ответить, потому что она резко тормозит на придорожной стоянке, спрыгивает с велика и ставит его на подпорку.

– Остановимся здесь, – говорит она.

– Зачем?

– Подожди – увидишь.

Перед нами старинная красная деревянная постройка со шпилем на крыше. Участок земли огорожен, за забором виднеются железные кресты.

– Кладбище у моря, – объясняет Ида. – Раньше людей хоронили здесь. Всех, кто утонул у Лофотенских островов, всех, кто умер от испанки, и так далее.