Мир

Компании приходилось худо во многих отношениях. Дети кашляли, как бараны; старый Томас заработал ревматизм; Катрине и Каролус «простудились»; дети хныкали от голода, требуя съестного, а маленький Томас, которого Катрине носила за спиной, прямо-таки синел от холода; они даже иногда клали его между собой, чтобы хоть немного отогреть своими телами. Судя по всему, они были не в силах перенести эту зиму; Катрине удивлялась, какого бенга[117] эти двое здоровых мужиков ходят за ней и не могут ничего придумать! Эльсе, в свои двенадцать лет невоздержанная на язык, тоже ворчала на свой лад. Оба морса[118] прекрасно понимали, что бабы имели в виду, и бросали друг на друга неуверенный, пытливый взгляд.

Одной из самых страшных бед было то, что кончился табак.

Они купили себе пачку в Ставангере; но её, должно быть, украл Улав Дидриксен. Старый Томас тщетно рылся в карманах, но не осталось ни крошки; он ругался, хандрил и был совершено расстроен; он даже позабыл про все свои рассуждения. Каролус как-то раз стащил себе щепотку табаку, но спрятал её от отца; там даже нечего было делить, полагал он.

Однажды утром старому Томасу стало совсем плохо. Ночевали они в домике у одного арендатора; хозяин уехал, и во всём доме не было ни крупинки табака. Все карманные запасы были сжёваны; Томас ныл, завывая, и прямо сходил с ума, позабыв про всё на свете. Ворчал на сына: «У тебя ведь есть немного, а? У тебя ведь всегда есть хотя бы щепотка в кармане, разве нет?» Но Каролус валялся на соломе, ворочался и вздрагивал от холода: «Чёрта с два! Клянусь дьяволом, ничего нет!» Старик сновал туда-сюда, шарил по комнате вверху и внизу, на кухне и повсюду, нет ли чего-нибудь; а потом опять бросился к сыну, взбешённый и безумный:

— Д… тебя раздерёт, если ты не раздобудешь хоть крошку для отца, негодяй!

— Заткнись, старый чёрт! — завопил Каролус. — А не то я тебя проучу как следует!

А старик уже отыскал в уголке его штаны; ощупал трясущейся рукой все швы; наконец, в самом невероятном месте, он откопал малюсенький кусочек табака, жадно, как пёс, схватил его и подался к выходу; Каролус понял цыганскую уловку и ухватил отца за ногу, так что тот растянулся на полу. Поднялся такой шум и ругань, что впору было затыкать уши:

— Ты тоже вор, старый чёрт!

— А ты, свинья, прятал табак от отца!

Они катались туда-сюда по полу и, казалось, хотели порвать друг друга в клочья; папаша схватил сына за причинное место и сдавил так, что тот взвыл; Катрине и Эльсе шарахались тут же, с криком и руганью; дом стоял вверх дном; жена хозяина явилась и спросила, не послать ли ей за ленсманом. В конце концов они сошлись на том, что Томас должен был поделить табак пополам и вернуть сыну его долю.

После этого компания повернула в горы; в Водале они должны были нагнать Улава Дидриксена и его шайку.

В тот день было холодно, но солнечно, и покуда отец с сыном брели по дороге, вдыхая лёгкий, морозно-синий зимний воздух и жуя каждый свой табак, к ним вернулось хорошее настроение и желание поболтать.

Старый Томас как будто опрокинул четвертинку — таким довольным и бодрым сделался он благодаря крошке табака. Он заговорил высоким слогом о сложившихся обстоятельствах и недовольстве жизнью. Стоило ему вспомнить тяжёлые дни и подумать о том, что ему отныне суждено скитаться по миру с домом и семейством, аки Рыцарю печального образа — да позволено будет Томасу употребить столь ужасное слово, — много мыслей и суждений приходило ему в голову, в том числе о том, кто правит сим миром, и о мерзости человеческой. Каролус пытался уразуметь, куда клонит его отец.

— Да, только найти бы выход, пока не поздно! — осторожно намекнул Томас.

Они с сыном переглянулись испытующими взглядами.

Старый Томас продолжал, и голова его то склонялась, то покачивалась туда-сюда:

— Я не стал бы хвалить себя, но я могу сказать одно — я всегда шёл праведным путём, и руки мои были чисты. Я всегда придерживался того мнения, что не следует поступать вопреки воле Господа — до тех пор, пока у тебя есть такая возможность! И вот теперь я чист пред Господом в свои пятьдесят девять лет и могу спросить кого угодно, и никто не сможет доказать обратное. Нет ни одного, кто смог бы отыскать хотя бы малую крупицу и заявить, будто Томас Фредриксен раздобыл её нечестным путём!

Он испытующе взглянул на сына. Лицо его было загадочным, и глаза, выпученные и притворно серьёзные, побелели.

— …И потому я вынужден сказать, — продолжал Томас своим сладким голосом, — что даже если мне придётся пойти на что-то подобное, я всё равно буду лучше и Удава Дидриксена, и прочих наших знакомых!

Каролус Магнус засмеялся — громко, увлечённо и радостно. Потом сказал:

— Не больно-то много ты имеешь от своей праведной жизни, отец! Те, кто сидит в пагое[119], живут гораздо лучше, чем мы!

Старый Томас тоже засмеялся радостным смехом. И они искоса переглянулись понимающими взглядами.