Мир без конца

– Просьбу? Это был приказ!

Стоявшая возле кровати леди Филиппа мягко осадила свекра:

– Не волнуйтесь, милорд, вы же знаете – это вредно для здоровья.

Годвин продолжил:

– Брат Савл решил, что не может принять предложение.

– Почему, черт подери?

– Он думал, молился…

– Конечно, молился, чем еще заняться монаху! Он объяснил, почему ослушался меня?

– Сказал, что не ощущает себя пригодным к столь ответственной должности.

– Глупости. Какая там ответственность? Его никто не просит вести в сражение тысячу рыцарей – всего-то нужно следить, чтобы кучка монахов вовремя пела свои псалмы.

Это, конечно, был вздор, но ризничий, склонив голову, промолчал.

Тон графа внезапно изменился.

– Я только что понял. Ты же сын Петраниллы, так?

– Да, милорд. – «Той самой Петраниллы, которую ты бросил», – подумал ризничий.

– Она всегда была хитрой, и, готов спорить, ее отпрыск пошел в мать. А вдруг это ты отговорил Савла? Хочешь ведь, чтобы аббатом стал Томас Лэнгли?

«Мой план куда тоньше, глупец», – мысленно укорил Годвин, а вслух ответил:

– Савл спрашивал, что вы потребуете от него после выдвижения.

– А-а, добрались-таки до сути. И что ты сказал?

– Что вы будете ожидать от него внимания к родичу, покровителю и графу.

– Полагаю, он оказался слишком упрямым, чтобы согласиться на это. Ладно. Вопрос решен. Выдвину того жирного монаха. А теперь поди прочь.

Откланиваясь и выходя из комнаты, ризничий с трудом скрывал торжество. Предпоследняя часть плана выполнена. Граф даже не подозревал о том, сколь умело Годвин подвел его к решению выдвинуть самого безнадежного кандидата, какого только можно себе представить.

Остался последний шаг.

Ризничий вышел из госпиталя и направился во двор, где монахи перед полуденной службой шестого часа читали, слушали чтение и молились, кто стоя, кто сидя. Годвин заметил своего юного союзника Теодорика, кивком подозвал к себе и негромко сообщил:

– Граф Роланд выдвигает на должность приора монаха Мердоу.

– Что? – воскликнул Теодорик.

– Тихо.

– Это невозможно!

– Еще бы.

– За него никто не проголосует.

– Это-то меня и радует.

До Теодорика доходило медленно.

– А-а… понимаю. Так это и вправду для нас хорошо.

Годвин не переставал удивляться, почему столь очевидные факты всегда нужно объяснять даже умным людям. Никто не заглядывал дальше поверхности – кроме него самого и его матери.

– Пойди и расскажи всем, потихоньку. Прилюдно не возмущайся. Братья и так разозлятся, без твоей подсказки.

– А говорить, что это на руку Томасу?

– Разумеется, нет.

– Да, конечно. Понимаю.

Ничего-то он, конечно, не понимал, но Годвин знал, что Теодорик справится с поручением.

Ризничий оставил Теодорика и пошел искать Филемона. Тот подметал трапезную.

– Ты знаешь, где Мердоу?

– Наверное, на кухне.

– Найди его и договорись о встрече в доме приора, пока братья будут на службе шестого часа. Нельзя, чтобы вас видели вместе.

– Хорошо. Что ему сказать?

– Прежде всего скажешь: «Брат Мердоу, никто не должен знать, что я говорю вам это». Ясно?

– Никто не должен знать, что я говорю вам это. Понял.

– Затем покажи ему ту хартию, которую мы нашли. Ты помнишь, где она? В спальне возле скамеечки для молитв стоит сундук, а в нем кожаная сумка цвета имбиря.

– Просто показать, и все?

– Ткни носом в то место, где говорится, что земельное пожертвование за Лэнгли внесла королева Изабелла, и скажи, что это хранили в тайне десять лет.

Служка недоуменно смотрел на Годвина.

– Но мы не знаем, что именно хотел утаить Томас.

– Да, не знаем, но просто так ничего не скрывают.

– А Мердоу не попытается использовать эти сведения против Томаса?

– Непременно попытается.

– И что он сделает?

– Точно не знаю, но в любом случае Томасу придется несладко.

Филемон нахмурился.

– Я думал, мы собирались ему помогать.

Годвин улыбнулся.

– Все так думают.

Зазвонил колокол к службе.

Служка отправился искать Мердоу, а Годвин вместе с остальными монахами двинулся в храм и принялся горячо молиться: «Господи, помоги мне!» Сейчас он молился по-настоящему истово. Он очень уверенно говорил с Филемоном, но прекрасно понимал, что играет с огнем. Все поставлено на тайну Томаса, но неизвестно, что это окажется за карта, если ее открыть.

Однако внести смятение в ряды монахов вполне удалось. На службе братья беспокойно переговаривались, так что Карлу дважды во время пения псалмов пришлось призывать к порядку. Братья вообще недолюбливали странствующих монахов: те напускали на себя высокомерный вид, на словах осуждали земные блага, а на самом деле не упускали ни единой возможности поживиться за счет тех, кого попрекали. Мердоу же не любили в особенности – за алчность, пустословие и пристрастие к спиртному. Они проголосуют за кого угодно, только не за него.

Когда братья выходили из церкви, Симеон сказал Годвину:

– Нельзя голосовать за Мердоу.

– Согласен.

– Мы с Карлом не будем выдвигать другого. Если монахи разделятся надвое, граф притворится, что вынужден смириться с нашими неладами, и протолкнет своего ставленника. Нужно забыть о разногласиях и сплотиться вокруг Томаса. Если держаться вместе, графу будет трудно нас одолеть.

Ризничий остановился и посмотрел на Симеона.