Мир без конца

«Конец грезам, – внезапно осознал Ральф, – тем самым грезам, что обернулись горькой, тусклой явью. Пора признать поражение и начать все заново».

– Хорошо, – сказал он, испытывая сожаление и чувство освобождения одновременно. – Договорились.

77

Пасха в 1350 году выдалась ранней; в очаге, перед которым сидел Мерфин вечером Страстной пятницы, ярко пылал огонь. Стол был уставлен едой, которая не требовала нагрева: присутствовала копченая рыба, мягкий сыр, свежий хлеб, груши и бутыль рейнского вина. Мерфин надел чистое исподнее и новую желтую блузу. Дом чисто вымели, на буфете в кувшине стояли жонкили[92].

Мерфин был один. Лолла оставалась у его слуг, Арна и Эм, чей домик располагался на окраине сада. Пятилетняя дочка любила там ночевать: брала с собою сумку, в которую клала гребень и любимую куклу, и говорила, что идет паломничать.

Открыв окно, Мерфин выглянул наружу. Из-за реки задувал холодный ночной ветер. Закат угасал над лугом с южной стороны дома, небесное зарево словно стекало с небосвода на луг и дальше в реку, сливаясь с черной водой.

Мерфин вообразил, как из аббатства выскальзывает фигура в капюшоне, пересекает лужайку перед собором по вытоптанной тропинке, торопливо проходит мимо огней «Колокола», спускается по слякоти главной улицы, старательно пряча лицо и ни с кем не заговаривая, выходит на речной берег, бросает косой взгляд на студеную воду: быть может, вспоминает те мгновения отчаяния, когда будто сами собой возникают мысли о самоубийстве. Если и так, эти воспоминания быстро подавляются. Вот фигура вступает на мощеную проезжую часть моста, переходит реку, оказывается на острове Прокаженных, сворачивает с дороги, пробирается сквозь низкий кустарник, идет по чахлой траве, объеденной кроликами, огибает развалины старого лепрозория и достигает юго-западной оконечности острова, а потом стучит в дверь Мерфина.

Он закрыл окно и прислушался. Стука не было. Должно быть, в своих мечтах он слишком уж поторопил события.

Подмывало выпить вина, но он не поддался искушению: сложился своего рода обряд, и ему не хотелось нарушать заведенный порядок.

В дверь наконец-то постучали. Мерфин открыл. Она скользнула внутрь, сбросила с головы капюшон, уронила на пол плотный серый плащ.

Она была выше Мерфина на добрый дюйм и на несколько лет старше. Ее горделивое лицо бывало высокомерным, но сейчас лучилось улыбкой, что согревала точно солнце. Под сброшенным плащом скрывалось платье алого кингсбриджского сукна. Мерфин обнял ее, прижал к себе ее роскошное тело и поцеловал полные губы.

– Филиппа, дорогая.

Они немедля стали ласкать друг друга, едва потрудившись раздеться. Мерфин ее вожделел, а она, если такое возможно, желала его еще больше. Он расстелил плащ поверх соломы, а она задрала подол и улеглась, прильнула к нему, вцепилась, как утопающий, обвила его ноги своими, подставила тело его жадным рукам, зарылась лицом в шею.

Она рассказывала, что после ухода от Ральфа, когда переселилась в аббатство, была уверена: никто и никогда не прикоснется к ней впредь, разве что монахини, которым доведется обмывать безжизненное тело перед похоронами. Всякий раз, думая об этом, Мерфин чуть не плакал.

Сам же он любил Керис столь сильно, что не сомневался: никакая другая женщина не способна его заинтересовать. Для него, как и для Филиппы, их взаимное чувство стало нежданным подарком, этаким родником в раскаленной пустыне, и оба припадали к этому роднику так, будто умирали от жажды.

Какое-то время спустя они лежали обнявшись у очага, и Мерфин вспоминал, как все случилось в первый раз. Вскоре после переселения в аббатство Филиппа начала проявлять интерес к строительству новой башни. Будучи женщиной практичного ума, она откровенно скучала, не в силах проводить долгие часы напролет исключительно за молитвами и размышлениями. Да, с удовольствием посещала библиотеку, но читать целыми днями тоже надоедало. Словом, она поднялась к нему на чердак, и он показал ей свои чертежи. Она быстро завела привычку навещать его каждый день и болтать с ним, пока он работал. Мерфин всегда восхищался ее умом и силой, а на уединенном чердаке осознал вдобавок, сколь возвышен и щедр ее дух, прятавшийся за величественными манерами. Ему открылось живое чувство юмора Филиппы, он научился ее веселить. Она смеялась низким грудным смехом, который почему-то заставлял думать о плотской близости. Как-то раз она похвалила его: «Вы добрый человек. Таких сегодня редко встретишь». Растроганный ее искренностью, он поцеловал ей руку. Это был смелый шаг, но Филиппа вполне могла бы остановить его, если бы захотела, без всяких скандалов: ей достаточно было убрать руку и отступить назад, тогда он понял бы, что зашел слишком далеко, – но она не отшатнулась, нет, напротив: задержала руку Мерфина в своей и посмотрела на него нежно, по-другому не скажешь, а он обнял ее и поцеловал в губы.