Мир без конца

Они любили друг друга на тюфяке, и Мерфин лишь гораздо позднее вспомнил, что это Керис посоветовала ему притащить тюфяк на чердак: пошутила, что, мол, каменщикам требуется что-то мягкое для хранения инструментов.

Настоятельница не ведала про них с Филиппой. Вообще никто не знал, кроме служанки Филиппы и Арна с Эм. Когда смеркалось, Филиппа удалялась в свою комнату на верхнем этаже одновременно с сестрами, которые уходили в дормиторий. Когда монахини засыпали, она выскальзывала по наружной лестнице, позволявшей важным гостям приходить и уходить, минуя половину простолюдинов. Тем же путем она возвращалась обратно перед рассветом, пока монахини стояли утреню, и спускалась к завтраку с таким видом, будто всю ночь провела в аббатстве.

Мерфин дивился тому, что смог полюбить другую женщину меньше чем через год после окончательного разрыва с Керис. Разумеется, Керис он не забывал, более того, думал о ней каждый день. То возникало желание поделиться с ней каким-нибудь забавным случаем, то хотелось узнать ее мнение по какому-нибудь заковыристому вопросу, а порой он ловил себя на том, что делает что-то именно так, как посоветовала бы она: хотя бы осторожно промывает расцарапанную коленку Лоллы теплым вином. Вдобавок они продолжали видеться почти каждый день. Новый госпиталь почти достроили, но строительство соборной башни пока толком не началось, а настоятельница внимательно следила за тем и за другим. Аббатство лишилось власти над городскими торговцами, однако Керис постоянно интересовалась, как Мерфин и гильдия создают необходимые учреждения боро – новые суды, шерстяную палату, как побуждают ремесленные цеха вводить единые меры. Но мысли о ней неизменно оставляли в душе неприятный осадок, схожий с горечью во рту после кислого пива. Он любил ее всем сердцем, а она в итоге его все-таки отвергла. Думать о ней было все равно что вспоминать счастливый день, закончившийся дракой.

– Тебе не кажется, что меня тянет к недоступным женщинам? – лениво спросил Мерфин у Филиппы.

– Ты о чем?

– Да странно как-то… Двенадцать лет я любил монахиню, потом девять месяцев хранил целомудрие, а потом влюбился в жену своего брата.

– Не называй меня так, – попросила она. – Это был не брак. Меня вынудили против моей воли. Я делила с ним ложе всего несколько дней, и он будет счастлив, если никогда меня больше не увидит.

Извиняясь, Мерфин погладил ее по плечу.

– Нам следует соблюдать осторожность, как мы делали с Керис. – Он не стал прибавлять, что мужчина имеет законное право убить свою жену, если уличит ту в измене. Мерфину не доводилось о таком слышать, среди знати подобного точно не случалось, но гордыня Ральфа настолько велика, что даже подумать страшно. Мерфин не преминул рассказать Филиппе, что Ральф убил свою первую жену, Тилли.

– Твой отец долго и безнадежно любил твою мать, верно? – уточнила Филиппа.

– Да, правда. – Он уже почти забыл эту давнюю историю.

– А ты полюбил монахиню.

– А мой брат долгие годы грезил о тебе, счастливой супруге знатного мужчины. Как говорят священники, грехи отцов слагаются на сыновей. Но довольно об этом. Есть хочешь?

– Давай попозже.

– У тебя на уме что-то другое?

– Ты знаешь.

Мерфин действительно знал. Он встал на колени между ее ног, поцеловал живот и бедра. Филиппа отличалась ненасытностью и постоянно хотела двойного удовольствия. Он принялся дразнить ее языком. Она застонала, прижала его голову к своему лону.

– Да, да, ты знаешь, как мне это нравится, особенно когда я полна твоим семенем.

Мерфин приподнял голову.

– Знаю, – согласился он и вернулся к ненадолго прерванному занятию.

* * *

Весной чума дала городу передышку. Люди продолжали умирать, но заболевали реже. В Пасхальное воскресенье епископ Анри объявил, что шерстяная ярмарка в этом году состоится как обычно.

На той же службе шестеро послушников принесли клятвы и были пострижены в монахи. Все они присоединились к братии после крайне короткого срока послушничества: епископ упорно стремился поскорее увеличить число монахов Кингсбриджского аббатства и уверял, что подобное происходит по всей стране. Еще рукоположили пятерых священников, тоже после ускоренного обучения, и направили в опустошенные чумой приходы в окрестностях города. А из Оксфорда вернулись два монаха, получившие степени докторов за три года вместо обычных пяти или семи.

Этих братьев звали Остин и Сайм. Керис помнила обоих довольно смутно; три года назад, когда братья уезжали в оксфордский Кингсбриджский колледж, она заведовала госпиталем. В Светлый понедельник она провела монахов по почти готовому новому госпиталю, благо строители не мешали – в праздник никто не работал.

Оба врача источали то спесивое самомнение, какое университет, кажется, внушал своим выпускникам наряду с медицинскими теориями и пристрастием к гасконскому вину. Впрочем, годы, потраченные на уход за больными, тоже наделили Керис уверенностью в себе, и она рассказывала о новом госпитале и о том, как думает им управлять, твердо и деловито.