Мир без конца

Мерфин знал, что у Филиппы есть личный исповедник, как было принято среди знатных дам. После ее переезда в Кингсбридж тот жил с монахами, оказавшись желанным прибавлением в их поредевших рядах. Значит, она ему все рассказала. Мерфину оставалось надеяться, что этот священник сохранит тайну исповеди.

Филиппа прибавила:

– Я получила отпущение, но дальше грешить нельзя.

Мерфин кивнул. Она права, они оба согрешили. Она изменяла мужу, он обманывал брата. У нее имелось оправдание: ее выдали замуж насильно. У него же оправдания не было вовсе. Его полюбила красивая женщина, он полюбил ее в ответ, хотя не имел на то никакого права. Острая боль утраты была вполне естественной в таком положении.

Он посмотрел на Филиппу, полюбовался холодными серо-зелеными глазами и пышным телом, снова огорчился из-за разбитых губ – и понял, что потерял ее навсегда. Возможно, подумалось вдруг, она никогда по-настоящему ему не принадлежала. В любом случае их отношения с самого начала были неправильными, а теперь завершились. Он попытался что-то сказать, как-то попрощаться, но в горле словно встал ком, и он не смог издать ни звука. Глаза застилали слезы. Он отвернулся, на ощупь двинулся к выходу и с трудом выбрался из комнаты.

По коридору шла монахиня с кувшином. Он не мог разобрать, кто это, но узнал голос Керис, когда его окликнули:

– Мерфин? С тобой все в порядке?

Он не ответил. Двинулся в противоположную сторону, спустился по лестнице. Не пряча слез – ему было все равно, видит ли его кто-нибудь, – прошел по соборной лужайке, миновал главную улицу и по мосту направился на свой остров.

80

Сентябрь 1350 года выдался холодным и дождливым, но все горожане радовались. В окрестностях собирали снопы мокрых колосьев, а в Кингсбридже от чумы умер всего один человек – шестидесятилетняя Мардж-портниха. Ни в октябре, ни в ноябре, ни в декабре никто не заболел. «Похоже, чума отступила, – с воодушевлением думал Мерфин, – хотя бы ненадолго».

Приток предприимчивых крестьян в город, почти прекратившийся за время чумы, когда люди, наоборот, бежали из Кингсбриджа, возобновился. Крестьяне перебирались в город, селились в опустевших домах, подновляли их и платили аббатству за право остаться. Некоторые начинали свое дело – пекли хлеб, варили пиво, делали свечи, – подменяя прежних мастеров и их наследников, ушедших в мир иной. Олдермен Мерфин отменил длительное согласование разрешения, установленное аббатством, и теперь стало куда проще открыть лавочку или поставить рыночный лоток. Еженедельный рынок стал намного оживленнее.

Один за другим Мерфин сдал в аренду лавки, дома и таверны на острове Прокаженных. Снимали помещения деловитые новоприбывшие и городские торговцы, желавшие улучшить местоположение своих лавок. Дорога между двумя мостами стала продолжением главной улицы Кингсбриджа и приносила солидный доход, как и предвидел Мерфин двенадцать лет назад, когда все сочли его безумцем, которому вздумалось в уплату за мост попросить себе каменистый клочок земли.

Приближалась зима, и над городом опять повис бурым, стелившимся над землею облаком дым из тысяч очагов, а люди продолжали трудиться и торговать, есть и пить, играть в кости в тавернах и ходить в храм по воскресеньям. В здании гильдейского собрания устроили первое после получения хартии рождественское пиршество.

Мерфин пригласил настоятеля и настоятельницу. Они уже не могли навязывать свои правила торговцам, однако оставались видными горожанами. Филемон пришел, а вот Керис отказалась: она превратилась едва ли не в затворницу, что не могло не тревожить.

Олдермен сидел рядом с ткачихой Медж, ныне богатейшей торговкой и самой крупной нанимательницей Кингсбриджа, а может, и всего графства. Она являлась заместительницей Мерфина и вполне могла сама стать олдерменом, если бы не то обстоятельство, что женщин на эту должность считай что не избирали.

Среди множества предприятий, затеянных Мерфином, была мастерская по изготовлению ткацких станков с ножным приводом, благодаря которым качество кингсбриджского алого сукна заметно выросло. Больше половины станков покупала Медж, а за остальными сноровистые купцы приезжали издалека, даже из Лондона. Станки представляли собой сложные устройства, их части следовало подгонять точно, и потому Мерфину приходилось нанимать лучших плотников. Он ставил цену на готовый станок выше чем вдвое против себестоимости, и все же людям не терпелось отдать ему деньги.

Некоторые намекали ему, что неплохо было бы жениться на Медж, но эта мысль не вдохновляла ни ее, ни его самого. Медж так и не нашла мужчину, способного сравниться с Марком, обладавшим силой великана и сердцем святого. Она всегда проявляла склонность к полноте, а с годами, перевалив за сорок, сделалась похожей на бочку, стала почти одинаковой ширины от плеч до зада. «Главными удовольствиями для нее стали вкусная еда и питье, – думал Мерфин, наблюдая, как она уплетает окорок с имбирем под яблочно-гвоздичным соусом. – Еда и зарабатывание денег».