Мир без конца

Мерфин пришел сюда проверить прямизну стены посредством свинцового грузика на длинной веревке, который спускал из окна, и, находясь там, сделал открытие: по стене шли трещины. Они далеко не всегда являлись признаком скорой беды; истолковать причину их появления надлежало в каждом отдельном случае опытному глазу.

Все здания движутся, некоторые трещины могут свидетельствовать о том, что сооружение оседает, приспосабливаясь к неизбежным изменениям. Мерфин рассудил, что большинство трещин в стене этого помещения беды не сулят, однако одна озадачила его своим изломом. Она выглядела как-то странно. Присмотревшись, он сообразил, что кто-то воспользовался естественной трещиной, чтобы расшатать камень в стене. Он вынул этот камень.

Сразу же стало понятно, что он наткнулся на чей-то тайник. В углублении за камнем обнаружилось воровское хранилище. Мерфин принялся доставать спрятанное. Женская брошь с крупным зеленым камнем, серебряная пряжка, шелковая шаль, свиток с псалмами; в глубине же отыскался предмет, открывший имя этого неведомого вора. Единственный среди всех он явно ничего не стоил, если мерить деньгами. Это была отполированная деревяшка с вырезанными буквами: «М: Phmn: AMAT».

М – очевидно, первая буква имени. «Amat» по латыни значит «любит», а «Phmn» – это наверняка «Филемон».

Кто-то, чье имя начиналось на М, девушка или юноша, когда-то любил Филемона и подарил ему эту вещицу на память, а он припрятал ее вместе с украденным.

За Филемоном с детства ходила слава ловкого воришки. Там, где ему случалось бывать, непременно что-либо пропадало. Значит, вот где он держал добычу. Мерфин вообразил, как он приходит сюда один, наверное, по ночам, вынимает камень и рассматривает свои сокровища. Это явно какая-то душевная болезнь.

Никто никогда не слышал о возлюбленных Филемона. Подобно своему наставнику Годвину, он как будто принадлежал к тому малому меньшинству мужчин, у которых потребность в плотской близости невелика. Но все же некто его когда-то полюбил, и он хранил память об этом человеке.

Мерфин вернул все на место, сложив предметы в том же порядке: на подобное у него была хорошая зрительная память, – задвинул камень, задумчиво вышел из кладовой и спустился по винтовой лестнице.

* * *

Ральф немало удивился приезду Филиппы.

Стоял редкий погожий день дождливого лета, и Ральф с удовольствием отправился бы на соколиную охоту, но, к его раздражению, мешали дела. Начиналась жатва, а потому большинству из двух-трех десятков управляющих и старост потребовалось срочно увидеть графа. Всех заботило одно и то же – урожай созревал, а людей для уборки отчаянно не хватало.

Граф ничем не мог помочь. Он использовал все доступные возможности, чтобы отловить и наказать непокорных батраков, бежавших из своих деревень за более высоким жалованьем. Те немногие, кого удалось поймать, выплачивали взыскание из своих средств и снова сбегали. Старосты выкручивались как могли, но все хотели поделиться с графом своими заботами, а тому не оставалось ничего другого, кроме как выслушивать отчеты и одобрять сляпанные на скорую руку планы.

В зале было многолюдно, там толпились старосты, рыцари, воины, несколько священников и около десятка праздных слуг. Когда все вдруг затихли, Ральф внезапно услышал грачей снаружи – те громко загалдели, словно о чем-то предупреждая. Он поднял голову и увидел в дверях Филиппу.

Та сперва заговорила с прислугой:

– Марта, стол не убран после обеда. Немедленно принеси горячей воды и вымой дочиста. Дикки, я видела, что любимый жеребец графа покрыт вчерашней грязью, а ты тут выпиливаешь какую-то палочку. Отправляйся на конюшню, где тебе и положено находиться, и займись делом. Эй, парень! Убери этого щенка, он только что нагадил на пол. Тебе ведь известно, что в зале дозволено быть только одной собаке – графскому мастифу.

Слуги засуетились, забегали; даже у тех, кому хозяйка не сказала ни слова, вдруг обнаружились дела.

Ральф нисколько не возражал против того, чтобы Филиппа командовала слугами. Те совершенно обленились в отсутствие вечно гонявшей их хозяйки.

Филиппа приблизилась к нему и низко поклонилась, что было вполне объяснимо после долгой разлуки. Целовать, правда, не стала.

– Как… неожиданно, – ровным тоном произнес Ральф.

– Я бы многое отдала, чтобы не ехать сюда, – раздраженно отозвалась она.

Ральф мысленно застонал.

– Так зачем приехала? – Он не сомневался, что грядут неприятности.

– Мой манор Ингсби.

Филиппа владела несколькими деревнями в Глостершире, платившими повинности непосредственно ей, а не графу. Когда она перебралась в монастырь, старосты этих деревень, как узнал Ральф, являлись к ней в Кингсбриджское аббатство. Но Ингсби стала досадным исключением. Манор платил Ральфу, а он передавал доход Филиппе, но совсем забыл об этом, стоило ей уехать.

– Проклятье! Вылетело из головы.

– Ничего страшного, – ответила Филиппа. – У графа наверняка достаточно иных хлопот.

Это прозвучало подозрительно мирно.