Мир и война в жизни нашей семьи

Возвращение в Калварию. Только я подошел к своим, и тут же подъехали мотоциклы. В мотоциклах сидели полувоенные люди: костюмы гражданские, а на головах форменные фуражки, но не немецкие. Оказывается, это фуражки досоветской литовской полиции. Один, который постарше, спросил по-литовски, кто мы. Спрашивает документы. Мы смотрим на Лену, чтобы узнать, о чем спрашивают. Она говорит нам по-русски, что спрашивают документы. Мы отвечаем, что документы остались на квартире в Калварии. Когда мы с Леной разговаривали по-русски, то видели, что полицейский всё понимает, но по-русски он говорить не стал, а сказал Лене, что если мы не хотим, чтобы нас всех расстреляли, то немедленно должны до вечера обязательно заявиться в полицию. «Есть приказ немцев и распоряжение литовской полиции: всех подозрительных, не подчиняющихся немецким приказам, и партизан расстреливать на месте. Так как в Калварию вам сегодня не добраться, то вы должны заявиться в любую полицию», – полицейский указал, куда нам идти. Я сейчас уже забыл, как то местечко называлось. До него быстрым шагом километров шесть-семь.

Под вечер мы пришли в местечко. Нашли полицию. Лена рассказала, кто мы – советские инженеры-строители. Когда мы шли через местечко, то встречные нам литовцы, узрев в нас беженцев, провожали нас взглядами. Некоторые смотрели на нас сочувственно, а другие, побогаче одетые, – весьма недружелюбно. Проходили мы как сквозь строй. Дежурный полицейский, пожилой мужчина, говорил по-русски. Начал ехидничать над нами: «Ну, где же ваши войска-то? Немцы-то уже в Ленинграде, а завтра будут в Москве!». Мы молчали. Мы были парализованы. В полном упадке физических и духовных сил. Усталые, голодные и, главное, убитые морально! Не видя никакой радужной перспективы, мы изнемогали и, главное, не знали, что будет с нами дальше.

Дежурный полицейский сказал: «Раз у вас нет документов, то я вас задержу до утра, а когда утром придет начальник, то он и решит, что с вами делать». Запер нас полицейский в камеру. Кое-как переспали мы на голом полу.

Утром пришел начальник и стал на нас кричать: «Вы агенты НКВД! Расстрелять вас надо!». Женщины и дети начали плакать. Лена стала объяснять, что мы инженеры-строители, а не агенты, что она нас знает, мы – гражданские.

– Ну, черт с вами! Идите в Калварию. Если вы врете, то всё равно вас там кокнут. Или по дороге. Некогда мне с вами возиться. Ведь надо будет хоронить, а то будет вонять русским духом. Убирайтесь вон!

Вышли мы из полиции и задумались. Действительно, сейчас каждый, настроенный против русских, может нас кокнуть и отвечать никто за нас не будет. Документов у нас нет, и пропадем мы в безвестности. Стоим мы в растерянности и не знаем, что же с нами будет. Что же нам делать дальше? И здесь нас гонят, и в дороге нас могут прикончить. И решили мы, что надо нам теперь идти в Калварию. Ведь там наших было много, все убежать не могли. И не могут же ни за что, ни про что расстреливать безоружных гражданских.

Но как идти без документов? Вернулись тогда женщины с Леной в полицию и стали просить, чтобы до Калварии сопроводил нас полицейский. В полиции на них накричали, но женщины были с детьми, дети плакали. В конце концов им дали бумажку, где было написано, что мы следуем в Калварию, где жили. На бумажке за подписью начальника полиции стоял штамп.

К вечеру мы дошли до Калварии. Зашли домой. Дом был полуразрушен. В квартире был полный разгром. Дверь выбита. У нас в комнате ничего ценного не осталось, всё очищено, вплоть до последней тряпки. На полу валяются книги и рваные бумажки. Вера стала перебирать все бумажки и книги в надежде найти деньги или отыскать какой-либо документ, где хотя бы упоминалась наша фамилия. Ни денег, ни документов не оказалось. И вдруг из поднятой книги «История партии» выпала синяя книжечка – мой диплом об окончании института.

Мы хотели устроиться в квартире на ночевку. Лена пошла домой к родителям и обещала позднее прийти к нам и принести чего-нибудь поесть. Зашел хозяин квартиры и сказал, что ночевать он нам не разрешает.

– Всех советских собирают в лагерь. Пойдемте, я вас провожу в полицию.

В полиции хозяин подтвердил, что мы жили у него, что в Литву приехали недавно и что мы – гражданские.

Женщин с детьми тут же один полицейский повел в лагерь. Лагерь советских женщин, в основном членов семей военных, располагался в больнице для умалишенных.