Мир и война в жизни нашей семьи

К вечеру пустующие камеры заполнились до отказа новыми арестованными литовцами. Среди них много женщин и подростков. На следующий день вновь арестованных партиями человек по 20–30 водили на допросы. Приводили обратно плачущими. Нас в этот день из камеры не выпускали. Мы со страхом ждали своей очереди.

День и ночь прошли тревожно. Всё время были слышны плач и стоны. Ночью сквозь дрему мы слышали шум машин, крики и плач. Заснули крепко только под утро, когда не стало слышно шума машин, крика и плача арестованных.

Проснулись мы поздно. Но не от того, что выспались, а от какого-то сильного шума на улице за окном. Когда очнулись от сна, слышим за окном какие-то крики, плач, возгласы. Что кричат, мы не понимаем: кричат по-литовски. Причем все голоса сливаются в один. Только по шуму и выкрикам понимаешь, что толпа выказывает какое-то яростное негодование. Мы прильнули к окну и в щели разглядели перед арестным домом большую толпу народа. И толпа растет всё больше и больше. В толпе много женщин, стариков и детей. Все одеты кое-как. Видно, наспех. Женщины с растрепанными волосами. Все кричат, плачут, потрясают руками. Женщины рвут на себе волосы. Впечатление такое, что всю эту толпу объединяет какое-то большое общее горе.

Мы не можем понять, в чем дело. Иван Иванович стал стучать в дверь. Попросился в туалет.

Настроение от толпы перешло к нам. Мы тоже почувствовали себя тревожно. Дрожим. Правда, дрожать мы могли и от холода: утром в сырой камере прохладно. Но мы дрожали не от холода, а от ощущения чего-то тревожного и страшного.

Через некоторое время впустили в камеру Ивана Ивановича. Он весь трясется. Голос дрожит. Лицо бледное, испуганное. Еле говорит. И мы узнали: ночной шум объясняется тем, что поздно ночью арестованных вывозили на расстрел. Километров за 5 от Калварии. Машина приходила три раза. Вывезли человек 90. Когда машина пришла в четвертый раз, стало уже светло, а перед арестным домом быстро стала собираться толпа. Оказывается, недалеко от места расстрела был хутор. И там, услышав выстрелы, кто-то побежал в Калварию. И кто-то из семей арестованных узнал о расстреле. Эта страшная весть моментально дошла до семей арестованных. К семьям арестованных присоединились и их соседи. Толпа собралась, наверное, человек 500.

Арестованные сидели в нескольких камерах. В одной, самой отдаленной от наружной двери, камере еще остались арестованные. Человек тридцать. Они, наверное, тоже узнали, что арестованных из соседних камер расстреляли. В этой камере поднялся шум, крик, плач. Стучат в дверь. В коридоре забегала охрана. Прибежали еще несколько полицейских. Появились немцы. Шум. Гам.

В толпе появился ксендз. Что-то говорит разъяренной толпе. Несколько немецких солдат с винтовками прошли к арестному дому. Офицер тоже что-то стал кричать. В толпе видно, что ксендз уговаривает людей разойтись. Полицейских появилось еще больше.

Шум и крик перед арестным домом продолжался долго. Ксендз с несколькими женщинами из толпы куда-то уходил. Затем, примерно через час, вернулся и опять что-то стал говорить толпе. За этот период некоторые из толпы удалялись. Толпа колебалась. Как желе, дрожала. То уменьшалась, то увеличивалась. Затем после речи ксендза и окриков солдат и полицейских толпа понемногу стала расходиться. И осталось совсем мало. Солдаты построились шеренгой поперек улицы и пошли в сторону центра Калварии, гоня перед собой оставшихся людей. Улица перед арестным домом опустела.

Нашу камеру открыли и заставили готовить обед. Оставшихся в камере арестованных литовцев небольшими группами стали выводить в туалет. Арестованные проходили мимо кухни, и из отрывочных разговоров по одной-две фразы мы от нескольких арестованных все вместе многое узнали. Оставшиеся арестованные литовцы так же, как и мы, тоже спали неспокойно и тоже до самого утра не знали, что их коллег по несчастью из других камер расстреляли. А вчера их водили в полицию на допрос. Но собственно допроса не было. А только заводили по нескольку человек в комнату и начинали избивать. Били чем попадя, ничего не спрашивая.

Снисхождение сделали только двум старухам и одному мальчику лет 14–15. Старух только толканули, а мальчишке остригли голову наполовину. Мальчишка очень худой. Говорят, что когда он услыхал крики избиваемых, то стал бледным, как полотно, и перед дверью комнаты пыток сразу упал в бесчувствии. Одна из женщин (Рачинская) подняла мальчика и стала кричать, чтобы не били ребенка.

Затем уже через полицейских мы узнали, что ночью должны были расстрелять всех литовцев. Что будет с оставшимися, пока неизвестно. Днем расстреливать не будут.