Мир и война в жизни нашей семьи

Советских женщин в тот день тоже очень строго охраняли, и из лагеря никого не выпускали.

Из арестного дома в тюрьму. На другой день рано утром нас опять выводят из камеры. В арестном доме оставались заключенными только мы – четверо русских. Выходя из камеры, мы заметили, что часового немца тоже нет. Полицейский-охранник закрыл ворота арестного дома на замок и пошел в полицейское управление. Нас встречают два здоровых полицейских с оружием. У ворот стоит подвода. За возчиком также сидит полицейский. Нас, четверых русских, сажают в средине. Впереди сидит возница. Рядом с ним полицейский с ружьем, и сзади нас тоже полицейский с ружьем. Повезли нас через всю Калварию куда-то внутрь Литвы. Куда и зачем, не знаем. Едем мы по обочине. Часто останавливаемся или съезжаем с дороги. Нас всё время обгоняют грузовые машины – и открытые, и зачехленные. Машины набиты солдатами. Солдаты возбужденные, веселые. Что-то кричат, поют. Почти у всех засучены рукава рубах. Навстречу по другой стороне едут обратно грузовые машины, но пустые, без солдат. Видно, дорога раньше была узкая, и по мостам через водосточные канавки и небольшие ручейки могла пройти только одна машина. Теперь же все маленькие мосты расширены и проезжают через них встречные машины без задержки. Движение войск организовано очень четко. Пока мы ехали, нас обогнало очень много колонн с солдатами, а навстречу нам всё время едут обратно пустые машины за очередной порцией живого фашистского мяса. Как бы нам хотелось, чтобы это живое мясо превратилось в мертвечину!

Подъезжаем к городу Мариамполю. Он разрушен. Проехали почти весь город. На окраине стоит тюрьма. Она обнесена сплошной кирпичной стеной, а перед стеной еще проволочный забор. По углам забора сторожевые вышки, на которых стоят часовые. За забором видны двух– и трехэтажные тюремные здания. Окна зданий закрыты наклонными деревянными щитами. Как мы потом узнали, эти щиты называют намордниками. Перед воротами стоят две такие же, как наша, пустые повозки. На них сидят только возницы. Мы слезаем с повозки. Открываются со скрежетом металлические ворота. Входим и видим опять перед собой ворота. За нами они закрываются. Через некоторое время открываются вторые ворота, и мы входим на тюремный двор. Двор пустой, чистый. Как поется, чистота кругом такая, нигде пылинки не видать. Вблизи стоит одноэтажное кирпичное здание с металлическими решетками на окнах. Кто-то из нас пошутил: «Приемный покой». Ввели нас в комнату, где за барьером сидел, наверное, дежурный тюремщик. Сопровождающий нас старший полицейский отдал пакет, о чем-то они поговорили, и полицейский вышел. Дежурный постучал в стенку. Входит здоровенный верзила с засученными рукавами. Дежурный говорит ему: «Имк» (‘Бери’).

Нас вводят в большую без окон, слегка освещаемую тусклой лампочкой, комнату. Приглядевшись, мы увидели несколько полураздетых людей. У стены валяются шмотки и узелки. Затем мы разглядели пятерых растрепанных людей. У некоторых с лица течет кровь. Все они почему-то одной рукой держатся за брюки, второй – вытирают лица. Перед ними еще двое верзил с засученными рукавами. Морды красные, здоровые, просят кирпича. Подбородки бульдожьи. Руки – лапы здоровенные. Что-то кричат. Открывают двери. Торопят арестованных брать шмотки и узелки. Уводят в дверь.

Приведший нас верзила приказал нам развязать наши узелки и положить их на пол. Затем дал Ивану Ивановичу лезвие от безопасной бритвы и приказал отрезать все пуговицы и крючки на пиджаках, брюках и нижнем белье. А перед этим приказал выложить на пол всё, что есть в карманах: деньги, ножи, часы. После того, как мы выложили всё, заставил вывернуть все карманы. Всё прощупал. Иван Иванович что-то долго отрезал пуговицы. К нему подошел верзила и ударил его в живот. Иван Иванович вскрикнул, схватился за живот и упал. Бритвой порезал руку. Верзила начал кричать, почему он долго ковыряется. Иван Иванович сказал, что всё отрезал. «Как всё! А что это?». «А как же я ходить буду?» Иван Иванович оставил по одной верхней пуговице на ширинках брюк и кальсон. Тюремщик еще раз ударил Ивана Ивановича и отрезал оставшуюся пуговицу на брюках бритвой с «мясом», а у кальсон пуговицу оборвал, не обрезая. Тут вернулись еще два тюремщика. Все начали кричать, почему мы еще не готовы. Иван Иванович придерживает руками брюки. Верзилы начали его бить, перебрасывая его, как мяч, один другому. В это время мы обнаружили на полу еще лезвие и быстро обрезали все пуговицы.