Мир и война в жизни нашей семьи

В камере чисто. Дело было уже к вечеру. Мы осмотрелись и несколько привели себя в порядок. Несмотря на тщательный обыск, у некоторых оказались иголки, и мы к нижнему белью и брюкам пришили завязки. Нитки надергали из матрасов.

Ощупав рот, я обнаружил, что один зуб слева снизу у меня выбит совсем и второй рядом шатается.

К вечеру в камеру принесли баланду в баке и стопку мисок. Разлили баланду по мискам. Нам тоже дали. В мисках была какая-то мутная желтоватая водица. Попробовав ее, мы отвернулись от этой пищи. Никто из нас четверых вновь прибывших есть баланду не стал. Мы все были до отвала закормлены кашей и не очень голодны. Да к тому же переволновались во время первичной обработки в «приемном покое». Конечно, калварийскую кашу мы с удовольствием поели бы, но баланда в рот не шла. Видя, что мы не едим, а вернее, не пьем, баланду, у нас моментально, чуть ли не на шарап, вырвали миски с баландой и тут же опустошили. У некоторых арестантов было по крохотному кусочку хлеба. Открылась дверь камеры, и тюремщик забрал миски.

Через некоторое время по одному стали выводить в туалет. При этом после выхода каждого металлическая дверь всякий раз закрывается снаружи на засов. В двери имеется глазок. Через глазок охранник периодически заглядывает в камеру и смотрит, что делают заключенные. Из глазка почти всегда раздается крик: «Встать!». Сидеть или лежать днем в камере не разрешается. Можешь или стоять, или ходить.

Я захотел умыться. Когда меня вывели, я увидел длинный коридор. В коридоре никого и множество дверей. Все двери с мощными металлическими засовами и с глазками. Глазки закрыты бляхами. Туалет в конце коридора. На двери туалета также засов и глазок. Как только меня впустили в туалет, за мной тут же прогремел засов. Кое-как умывшись холодной водой и не закончив приводить себя в порядок, я уже слышу: «Быстрей!».

В камере вскоре загорелась тусклая лампочка под потолком. Дана команда к отбою. Стали опускать койки. Я долго не мог заснуть. В камере непрестанно раздавался сильный храп. Кто-то во сне что-то говорил. Кто-то вздыхал. Кто-то всё время шептал: «Что-то будет? Что-то будет?». Я тоже думал: «Что-то будет?». Как-то забылся и всё же заснул. Проснулся среди ночи. Воздух спертый до невозможности. До самого утра заснуть не мог. Храп раздавался всё время.

Лампочка горела всю ночь. Когда через окно стал проникать свет, лампочка была выключена. Выключатели в коридоре. В коридоре раздался крик: «Подъем!». Естественно, все крики по-литовски. В коридоре послышался лязг засовов и скрежет дверей. Заключенные стали соскакивать с коек и тут же прикреплять их к стене. Несколько раз из глазка раздавался крик: «Быстрей! Быстрей!».

Началась процедура выхода в туалет. По коридору от камеры до туалета надо было идти вприпрыжку. Всё время раздается крик: «Быстрей! Быстрей!». И как только закрылся за тобой засов в туалетной двери, тут же раздается крик: «Быстрей!». Вроде бы спешить нам некуда, но нас постоянно подгоняют.

Как только подняты койки, заключенные тут же начинают мыть полы. И снова вспоминаются слова из песни: «Чистота кругом такая, нигде пылинки не видать». Пол моется заключенными по очереди, по двое.

Утром приносят хлеб. Дежурный разрезает буханку на кусочки. Раздача производится способом «кому?». Один из заключенных отворачивается. Дежурный дотрагивается до одного из кусков и спрашивает: «Кому?». Отвернувшийся отвечает: «Толстому» или «Маленькому», или «Новенькому», или «Дежурному», или называет фамилию либо имя заключенного, если уже знает.

Хлеба достается маленькая долька. Наверное, грамм 100. Эта норма предназначается на весь день. Хлеб надо бы сохранить к обеду, чтобы было что жевать, когда хлебаешь баланду. Но большинство заключенных хлеб съедают, как только он попадает им в руки. Я, как правило, хлеб съедал до обеда, хотя и не сразу, а маленькими кусочками. Но это удовольствие надолго растянуть не мог. Хорошо, когда кусочек доставался с корочкой во всю плоскость его. Тогда можно дольше его жевать. В обед баланду ели почти все без хлеба. Хлеб был в воспоминании.

Баланда, оказывается, варилась из сухой горчицы. На второй день мы, калварийцы, баланду всё еще не ели. Она нам в рот не шла. Мы еще держались на каше. На третий день мы уже ждали баланду и без удовольствия, но выпили ее до дна.

После обеда почти всегда начинался разговор о пище. Говорим: «Вот бы теперь картошечки, жареной, или еще чего-нибудь». Некоторые напоминали о курочке, о котлетах и т. д.

Пришло время, когда многие уже не могли выдерживать разговора о пище. Начинали кричать: «Да прекратите же!».

Первые дни заключенные иногда возились. Толкались. Проявляли какое-то бурное движение. Затем стали двигаться всё меньше и меньше. Говорить уже громко перестали. Надо беречь энергию. В камере становилось тише и тише.

Некоторых заключенных начали выводить на допросы. Иные возвращались в камеру избитыми. Из нашей камеры забрали всех литовцев. Сосредоточили в ней всех русских. Их оказалось 19 человек.