Мир и война в жизни нашей семьи

Когда в камере еще были литовцы, мы узнали, что один из них житель хутора за Калварией. После одного из допросов он сказал, что его, наверное, отпустят. Мы с ним доверительно поговорили. Он хорошо знал Калварию. Знал там всё. Не однажды бывал раньше в ресторане «Тренгиса», где Иван Митрофанович работал поваром. Знал и дом сумасшедших. И когда я узнал, что его, вероятно, выпустят и что он пойдет на хутор домой через Калварию, мы с Кривошеиным попросили его зайти в лагерь советских женщин и передать, что Зубков и Кривошеин находятся в тюрьме в Мариамполе.

В камере одни русские. Мы уже не боимся говорить между собою. Перезнакомились. Один из заключенных оказался москвич. Дедюхин. Мы с ним договорились, что если когда-либо вдруг кто-нибудь из нас возвратится в Москву, то как-то сообщит родственникам другого, что он его видел там-то и тогда-то. Мы обменялись устно адресами и запомнили их.

От баланды мы еле двигались и всё время стоять или ходить не могли. По очереди один вставал загораживать глазок. Остальные садились. Если начинала открываться дверь, то все моментально вскакивали. Иногда нас выводили на тюремный двор на прогулку. И мы ходили, держа руки за спиной, по кругу.

Всё время у нас сосредоточивалось на ожидании баланды. Хлеб теперь уже весь съедали, как только его получали.

В камеру солнце проникало лишь на очень короткий период перед обедом, когда оно подымалось высоко и луч света через открытый верх намордника попадал в камеру на пол. Мы все ждали этого момента, когда же луч солнца придет к нам в камеру, когда же принесут баланду, когда же нас начнет кормить «вамстибине калейма» (‘государственная тюрьма’) – такие слова написаны на мисках.

Как-то раз в первые дни нашего пребывания в тюрьме бачок с баландой принесли два арестанта-еврея. Разнос баланды, как правило, доверяли особо привилегированным арестантам. Когда отошел тюремщик, мы поинтересовались, почему же они пользуются привилегией. Ведь известно, какое отношение к евреям немецких властей, а следовательно, и новых литовских властей. Они нам сказали, что их скоро из «калеймы» выпустят. Они сейчас здесь находятся по недоразумению, так как в тюрьму они были посажены еще советскими властями как активные деятели шаулистской партии за активную антисоветскую деятельность.

Вдруг после обеда открывается дверь и охранник выкрикивает: «Зубков! На допрос. Выходи!» Привели меня не в комнату допросов, а в кабинет к начальнику тюрьмы. Он меня спрашивает: «Как вам нравится у нас?» Говорит, хотя и не чисто, но по-русски.

– Вам, гэпэушникам, должно бы нравиться. Ведь последнее время вы тут командовали. Сейчас я командую вами, а то командовали вы. Я ведь тоже только недавно был освобожден. Здесь же сидел. Спасибо немцам. Как вам нравятся порядки? Порядки ведь в тюрьме остались ваши. Мы всё оставили, как было при Советах. Даже не сняли намордники с окон. Раньше в Литве намордников не было. Их повесили ваши «товарищи». Раньше, до Советов, в калейму многие сами старались сесть. Особенно зимой. Тепло, светло, чисто. И кормили неплохо. Зимой много попадало бродяг и безработных. Они нарочно совершали какое-нибудь маленькое преступление, чтобы попасть на зиму в тюрьму.

– Значит, на воле было не очень хорошо…

– Кто работал, всем было хорошо.

– А почему были безработные?

– Не хотели работать.

– А может быть, не могли найти работу?

– Ну-ну, без агитации! Кто у вас в Юре? (Юра – это местечко недалеко от Мариамполя.)

– А что такое?

– Знакомые или родные есть у вас, которые живут в Юре?

– Нет. Никого. Я там ни разу не был. Я только слыхал, что есть где-то такая деревня или город. Не знаю.

– А это что? Читай!

И дает он мне записку. Читаю. Вижу: записка написана Верой. Она обращается ко мне и пишет: «Юра! (Так она меня называет.) Мы с Тосей ищем вас и не знаем, живы ли вы. Мы случайно узнали, что вы здесь, но нам здесь сказали, что не знают, здесь вы или нет, но что мы можем написать вам маленькую записку и, может быть, она попадет к вам. Мы пока живы и здоровы. Живем там же. Условия те же. Беспокоимся о вас. Целуем».

Я начальнику тюрьмы сказал, что в Юре у меня никого нет. Это меня звать Юра.

– Почему же вы всё врете? Сейчас говорите «звать Юра». А когда вас записывали, вы сказали, что звать вас Георгий. Вот вы и попались! Кто же вы, «товарищ» агент ГПУ? Это что же? Ваша кличка?

– Я действительно Юра, Георгий. Это всё равно.

Я долго ему доказывал сие тождество и не был убежден, что он меня понял. Я спросил:

– За что меня посадили в тюрьму? Какое я совершил преступление?

– Мы знаем, что вы все русские, которые приехали к нам, – агенты ГПУ И мы вам не верим, что бы вы ни говорили. Вот когда немцы возьмут Москву, тогда и узнаем, кто вы. Война уже скоро кончится. Ленинград, наверное, возьмут завтра-послезавтра. И до Москвы уже осталось недалеко. Как война кончится, тогда разберемся.

– Да! Долго еще нам сидеть…

– Нет, не долго, не волнуйтесь! Русские сдаются. Немцы немножко задержались. Но еще один удар, и России не будет.