Мир и война в жизни нашей семьи

Если взрослые и пожилые немцы подчас и смотрели на нас безучастно, поверх головы, как бы совсем не замечая нас, то молодежь воспитывалась фашистской идеологией совсем в другом духе, в духе презрения ко всем другим нациям, к русским, полякам и особенно к цыганам и евреям. Две последние нации они не могли вообще терпеть и не могли допустить, чтобы они существовали.

Особенно заметно это было на Эрвине. Подросток, ему было что-то около 16 лет, но он уже приучен был ненавидеть всех пленных русских и поляков. Он нас презирал. Он на нас всегда смотрел, как на скотину.

Так был воспитан не только Эрвин, а и большинство детей. Дети если видели, что ведут пленных, то на них они не смотрели с состраданием, а смотрели, как на каких-то паршивых собак, и кидали в них камнями и палками.

Когда мы были в Германии, я там не видел ни одного еврея. Они, наверное, уже все были уничтожены. Один раз только я видел, кажется, когда нас везли по Германии, в каком-то городе на одном складском здании надпись: «Юден. Нихт кау-фен». По всей видимости, хотели сказать, что здесь торгует еврей и у него покупать не следует. (Эта надпись, наверное, была сделана, когда еще не было поголовного истребления евреев.)

Когда мы находились в оккупации на территории Литвы, то там Люся общалась с литовскими детьми, с соседями и быстро научилась говорить и понимать по-литовски. В Германии же в Шпеке тоже были дети, но никакого общения между нашими детьми и немецкими киндерами не было, не допускалось. И неудивительно, что ни мы, взрослые, ни наши дети почти совсем не научились говорить по-немецки. Мы понимали, только когда что-либо нам приказывали или запрещали.

С нашей стороны тоже к ним любви не было. Мы усвоили, что это наши заклятые враги. И все немцы, с кем мы соприкасались, были нашими врагами в большей или меньшей степени.

Порядок для нас немцы установили такой, что мы с Верой ежедневно должны работать. Дети оставались одни. Работали мы по 10–11 часов каждый день, кроме воскресений. Но меня часто и в воскресенье заставляли работать, если и не целый день, то очень часто по полдня. Женщин заставляли работать на всех работах наравне с мужчинами. Зимой, когда не было сельскохозяйственных работ, нас заставляли пилить, колоть и складировать дрова. Вера пилила и колола дрова наравне со мной. Все работы всегда производились нами под присмотром немцев. Отдыхать или симулировать мы могли только тогда, когда наблюдающий куда-либо отворачивался или отлучался.

Отношения между собой подневольных поляков, русских и пленных югославов и какое-то короткое время пленных итальянцев (таковые тоже были; это те, которые не хотели воевать вместе с немцами) были хорошие, дружеские. Мы сочувствовали друг другу. У нас был общий враг – немцы. Пленные югославы иногда через Международный Красный Крест получали посылки. Кое-какое белье и иногда продовольствие. Пленные знали, что у нас дети. Несколько раз пленный Манек передавал для наших детей кусочки шоколада. Славяне признавали славян. Можно сказать, что в Шпеке был полный интернационал. Подневольные были русские, поляки, украинцы, в том числе украинцы из Западной Украины, белорусы; пленные – югославы и итальянцы, и дважды привозили на уборку картофеля из тюрьмы чехов. Они были в полосатых брюках и пиджаках, таких же, какие мы видели еще в мирное время в кинофильме «Болотные солдаты». Их привозили под усиленным конвоем. Но мы успевали перемолвиться. Мы им сообщили, что мы русские. Они нам сказали, что они чехи. И приветствовали мы друг друга международным приветствием – поднятием кулака правой руки и возгласом «Рот Фронт!». Это понимали обе стороны.

Встречаясь, мы все, если кто-то узнавал какие-либо новости о ходе военных действий или о внутреннем положении в Германии, всегда делились этими новостями. В свое время мы узнавали, что дважды на Гитлера было покушение, что немцы терпят поражение на фронтах. Знали о поражении на Курской дуге, о разгроме немцев под Сталинградом и о пленении армии Паулюса. В дни этих событий немцы были очень хмурые и злые. Между собой шептались, а на нас срывали зло.

Мы часто недомогали. Болела голова, а иногда и температура была. Но надо сказать, что всё же при всех трудностях, несмотря на плохое питание и непосильный труд, организм наш как-то так приспособился, что мы болели мало. Правда, однажды у Веры сильно разболелись зубы, и она несколько дней ходила с распухшей щекой. Ночью почти не спала. Испробовала всевозможные средства для успокоения боли: и грела горячим кирпичом, и успокаивала табаком, но ничего не помогало. Через несколько дней мастер, видя, что Вера плохо работает из-за зубной боли, с вечера сказал, чтобы она завтра ехала с Отто в Наугард. Он дал ей записку для Отто.