Мир и война в жизни нашей семьи

С тех пор такие припадки происходили на протяжении всей жизни. Два из них зафиксировала в своем дневнике мамочка. На другой день после сороковин тети Нади 24 октября 1985 г. мамочка слышит утром «крик Нинуси: “Мама, мне плохо”. Руки-ноги сводило, очень болела голова». 29 марта 1986 г. мама пишет: «Нинусе сегодня плохо. Болит голова. Сердце работает с перебоями». 30 марта: «Нинусе вчера было очень плохо: голова, сердце, перебои». Я наблюдала такой приступ однажды в московской квартире. Ниночка вдруг побледнела, зашаталась, вся обмякла и с возгласом «Я умираю!..» упала на кровать как подкошенная, потеряв сознание. Когда хоронили маму, Ниночка надолго лишилась сознания. И я поочередно бегала от Ниночки к маме и Володе, который пытался упросить священника отпеть мамочку отдельно. Вероятно, того же происхождения и срыв высшей нервной деятельности в январе 2015 г., когда настала очередь принимать таблетки после первого вливания. Я же вместо того, чтобы уговорить Нинусю выпить таблетку и поесть, сама впала в отчаяние, и она это заметила. Вконец расстроенная, Ниночка тщетно силилась как-то успокоить меня, но не получалось ничего, кроме «Люсенька, я хочу сказать», «Люсенька, я хочу сказать»…

Освободила нас Красная армия 8 марта 1945 г. Но против ожидания освобождение пришло не с востока, а с запада. Части Красной армии обошли немецкие войска в районе Померании и неожиданно ударили по ним с запада. И тут мама вспомнила свой недавний сон, оказавшийся вещим. Ей приснилось, будто солнце взошло не на востоке, а на западе. Для нас долгожданное освобождение из неволи можно было сравнить не иначе как с восходом солнца. (Запомнилось, правда, и то, какими обносившимися и грязными, даже завшивевшими выглядели освободившие нас красноармейцы. Особенно поразили вши в бровях одного из солдат.)

После освобождения папу и всех других мужчин тут же – в день освобождения! – направили в поверочно-фильтровочный лагерь, а нас какое-то время еще содержали в Шпеке, поселив в «господский дом», кажется, на втором этаже, и вскоре я залила нижний этаж, не закрыв по незнанию водопроводный кран. Там же, по-видимому, нас накормили свежежареной свининой с настоящим хлебом. Мне казалось тогда, что ничего вкуснее просто не бывает.

На военной базе. Позднее маму определили – по специальности – бухгалтером на военную базу под Потсдамом (к юго-западу от Берлина). В Потсдам мама, по ее воспоминаниям, ездила сдавать балансовый отчет, причем она одна была гражданской, остальные – военные. На базе нам отвели длинную узкую комнату в большом доме посреди заросшего парка. Поэтому в комнате не хватало света.

Так как других детей, к тому же столько переживших за годы войны, на базе не было, нас окружили всеобщей заботой и вниманием. Во-первых, нас изо всех сил старались откормить. Мне запомнилось очень вкусное сдобное печенье типа курабье и приторно сладкий сливочный крем, после которого нам стало настолько плохо, что потом мы уже никогда не ели торты с таким кремом. Во-вторых, служащие базы всячески стремились нас приодеть. Так, нас наделили красивыми штанишками в бело-розовую клеточку, которых хватило бы на целый детский сад. Немалую часть этих штанишек Ниночка оставила в парке.

Ниночку, маленькую, светловолосую, кудрявую, и офицеры, и солдаты, и гражданские служащие особенно любили, наверное, соскучившись по своим малышам. Но она долго еще боялась чужих людей. Это заметно по первым ее фотографиям, снятым в конце августа 1945 года. Меня, конечно, тоже опекали и старались что-то показать: возили на тачанке, на автомобиле. Из поездок запомнилась поездка в Берлин – серый, разбомбленный, некрасивый.