Мир и война в жизни нашей семьи

Помню Ниночку у мамы на руках при санобработке в «сортировочном» лагере. О лагерях мы были наслышаны уже в Мариамполе и в пути. Знали, что у немцев всё идет в ход: и остриженные волосы, и человеческая кожа, и золотые зубы. Знали, что из трупов варят мыло. Вот почему стрижка и помывка людей ледяной водой воспринимались как подготовка к удушению газом или к кремированию. Точно такой же пытке подвергались, в частности, узники концлагеря Освенцим (Аушвиц).

А у меня к пяти годам отросли волосы, с которыми я никак не хотела расстаться, несмотря на угрозы надсмотрщиков. Мама была в ужасе: меня могли просто пристрелить. Хотя не всё ли равно – умереть в крематории или под пулей. В конце концов, из всего вагона после санобработки (дальше, к счастью, дело не пошло) с волосами осталась я одна. И папа решил, что моего своеволия просто не заметили. Мама же и домой вернулась с едва отросшими волосами, и ей пришлось долго ходить в платочке. Ниночку тоже остригли, насколько позволяла кожа головы, покрытая, видно, от недоедания, какой-то коростой.

После экзекуции с помывкой нас направили в другой лагерь, то ли карантинный, то ли распределительный. Разместили в бараке, отвели нары посередине барака. Здесь нас держали на голодном пайке, так что каждую минуту можно было протянуть ноги. Помню, как я мучилась, что не могу достать из-за колючей проволоки выброшенную свекольную ботву: она казалась такой вкусной. Но как я ни тянулась к ней, достать её не удалось. Только поранилась щекой о колючку. Этот след и сейчас заметен.

Наконец мы оказались в Шпеке в государственном сельскохозяйственном имении, обслуживавшем, как ходили слухи, концлагерь смерти Штуттгоф. Разместили нас в хлеву. На сколоченной папой «кровати» мы спали все вместе валетом. Потом для Ниночки под кроватку папа приспособил прохудившуюся металлическую детскую ванночку, которую он нашел на свалке.

Когда родители уходили на работу, Ниночку оставляли на меня. Самой большой опасностью для нас были в изобилии водившиеся в бывшем хлеву крысы. Они появлялись, как только всё вокруг стихало. Мы спасались от них или на кровати, или на сбитом папой колченогом столике и сидели там до позднего вечера.

Еще одно воспоминание о Шпеке связано с болью. Только она была еще сильнее, а следы от нее гораздо заметнее, чем от колючки. В хлеву, кроме стойл, в которых жили узники, стояла плита. На ней готовили корм скоту, еду для заключенных, кипятили воду. На лавке рядом с плитой разрешали погреться. Однажды я сидела на лавке (хорошо, одна – без Нины). Когда двое мужчин встали на плиту, чтобы снять котел с горячей водой, плита под ними обвалилась. Я не успела вскочить и убежать, как горячей водой мне обварило ноги, особенно левую, и очень сильно.

Недоедание и отсутствие каких бы то ни было условий настолько истощили Ниночку, что она постоянно болела и совсем ослабла. Нужно было, чтобы ее стали наконец лечить. Но вместо врача пришла монахиня. Вся в черном. И это настолько перепугало девочку, что с ней случился нервный припадок.