Читаем Мир, которого не стало полностью

Как я уже рассказывал, мы решили провести областную конференцию в Полтаве. Но реализация этого решения натолкнулась на ряд препятствий и была завершена только к концу декабря, между Рождеством и гражданским Новым годом. Это было уже после общей партийной конференции, состоявшейся 5-11 декабря того же года. Представители нашего округа не участвовали в ней, несмотря на то, что по количеству членов партии он занимал второе или третье место (первым был варшавский, а вторым или двинский – по их словам, или наш – согласно нашим расчетам. Разница составляла 50 человек). Из 24 0 членов партии более 2000 происходили из Киевского округа, и мы не участвовали во всеобщей конференции! Это нас разозлило.

С помощью местных товарищей после многочисленных трудностей нам удалось найти подходящую квартиру для проведения областной конференции. В губернском земском отделении был еврей по фамилии Ламперт, работавший в статистическом отделе, и он отдал нам подвал своего офиса. Этим занимался Мендл и еще несколько юношей и девушек. Мендл был верным членом партии, отличался отчаянной смелостью; он, сын шамеса, враждовал с раввином, р. Элияху Акивой Рабиновичем. Свое возмущение раввином, про которого он говорил, что тот связан с охранкой (после революции 1917 года были опубликованы документы, которые подтвердили, что Мендл был прав), он выражал громогласно и весьма убедительно, в чем тоже проявился его организационный талант.

Я с нетерпением ждал областной конференции. Я хотел излить душу перед товарищами более открыто и решительно, чем я делал до этого.

Решения, которые были приняты на партийной конференции, вызвали у меня чувство протеста. По вопросу выборов в Государственную Думу в решении конференции прямо говорилось, что цель участия в выборах обусловлена исключительно возможностью «пробудить революционную активность масс». Вместе с тем в решении содержался намек на то, что «Дума, которая будет опираться на поддержку революционного народа, пусть и находящегося вне ее, будет способна выразить чаяния этого народа». Мне показалось, что тут содержалось противоречие, и это не приведет к успеху. Однако особенное беспокойство вызвали у меня решения по вопросу о территориализме. На первый взгляд, партия отказалась от пассивной позиции и от ссылок на «исторический процесс», который «подготовит» силы для осуществления территориализма. Но на самом деле конференция постановила, что следует вести «широкую пропаганду» основания «народного территориалистского союза» и начать дискуссию по всем вопросам, касающимся тех или иных аспектов территориалистской политики, о времени, на которое надо назначить созыв территориалистской конференции, о характере территориалистского объединения и т. п. Все это означало, что те, кто уповал на «исторический процесс», победили, сделав всего лишь символическую уступку активистам-территориалистам.

Возражал я и против решения об основании «школьных обществ». Я согласился с тем, что «школьные общества» будут организовываться по языковому принципу, но изо всех сил воспротивился той части решения, которая говорила, что языком преподавания может быть или идиш, или язык местного населения. Историческая правда состоит в тот, что лозунг «Или идиш – или русский» является ровесником лозунга «Или иврит – или русский». Я утверждал, что мы, партия и сочувствующие ей, действительно должны создать «гражданскую реальность» – такую, какую захотим, в той мере, в которой это будет понятно, прояснено и оформлено в сознании нашего общества. А «школьные общества» могут приобрести огромную важность в этом контексте. Но как можно заранее решать, что языком преподавания может быть только русский или идиш? Ведь это, в сущности, противоречит самой идее «школьных обществ», призванной создать определенные организационные рамки, оформить еврейскую общественную жизнь, осуществить стремление к национальному социалистическому строительству. Я же предложил, чтобы форма организации «школьных обществ» была максимально гибкой. Вместе с тем необходимо внести больше уточнений и конкретизации в определение «школьных обществ», которые мы создадим, и усердно работать над внутренним решением этих проблем.

Перейти на страницу:

Все книги серии Прошлый век

И была любовь в гетто
И была любовь в гетто

Марек Эдельман (ум. 2009) — руководитель восстания в варшавском гетто в 1943 году — выпустил книгу «И была любовь в гетто». Она представляет собой его рассказ (записанный Паулой Савицкой в период с января до ноября 2008 года) о жизни в гетто, о том, что — как он сам говорит — «и там, в нечеловеческих условиях, люди переживали прекрасные минуты». Эдельман считает, что нужно, следуя ветхозаветным заповедям, учить (особенно молодежь) тому, что «зло — это зло, ненависть — зло, а любовь — обязанность». И его книга — такой урок, преподанный в яркой, безыскусной форме и оттого производящий на читателя необыкновенно сильное впечатление.В книгу включено предисловие известного польского писателя Яцека Бохенского, выступление Эдельмана на конференции «Польская память — еврейская память» в июне 1995 года и список упомянутых в книге людей с краткими сведениями о каждом. «Я — уже последний, кто знал этих людей по имени и фамилии, и никто больше, наверно, о них не вспомнит. Нужно, чтобы от них остался какой-то след».

Марек Эдельман

Биографии и Мемуары / История / Образование и наука / Документальное
Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву
Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву

У автора этих мемуаров, Леи Трахтман-Палхан, необычная судьба. В 1922 году, девятилетней девочкой родители привезли ее из украинского местечка Соколивка в «маленький Тель-Авив» подмандатной Палестины. А когда ей не исполнилось и восемнадцати, британцы выслали ее в СССР за подпольную коммунистическую деятельность. Только через сорок лет, в 1971 году, Лея с мужем и сыном вернулась, наконец, в Израиль.Воспоминания интересны, прежде всего, феноменальной памятью мемуаристки, сохранившей множество имен и событий, бытовых деталей, мелочей, через которые только и можно понять прошлую жизнь. Впервые мемуары были опубликованы на иврите двумя книжками: «От маленького Тель-Авива до Москвы» (1989) и «Сорок лет жизни израильтянки в Советском Союзе» (1996).

Лея Трахтман-Палхан

Биографии и Мемуары / Документальное

Похожие книги

Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное