Мир, которого не стало

Я объяснил все это в длинном «меморандуме» – дополнении к устным разъяснениям, и попросил, чтобы мне была дана возможность выступить на областной конференции, так как наша область не посылала депутатов на общую конференцию, а у меня, как я думал, была надежда в ней участвовать. Меня уверили, что на областной конференции я получу полную возможность разъяснить свою позицию. От имени центра, областного комитета, находившегося в Киеве, на полтавскую конференцию прибыли Шмуэль Вейцман{578} (младший брат Хаима Вейцмана{579}, который был в ту пору студентом Киевского политехнического института) и Саня Хургин. Сразу по прибытии они пригласили меня к себе. Они поселились в одной из красивых городских гостиниц. Когда я пришел, была уже ночь. Мы поговорили с полчаса, и я вышел. В коридоре я увидел полицейского офицера. Я открыл дверь номера, где жили товарищи, сказал: «Извините, я не хотел вас потревожить, мне сказали, что в этой комнате живет господин Дубинский. Я вижу, что это ошибка», – и ушел. Полицейский вошел к товарищам, проверил их бумаги и спросил о цели приезда. Они смогли доказать ему, что приехали по различным торговым делам, что заставило городские фирмы опасаться конкуренции. По всей видимости, бумаги и доказательства были настолько убедительны, что больше товарищей никто не беспокоил.

Конференция была не очень интересной, а Шмуэль Вейцман, равно как и Саня Хургин, были людьми практического склада. Хотя они проявляли своеобразную терпимость к другим товарищам и давали нам высказывать наши соображения и возражения, они все-таки не очень-то слушали их и не придавали им большого значения. Шмуэль Вейцман имел обыкновение после окончания каждой секции возглашать: «Слово предоставляется Давиду», – даже когда я не просил слова. Когда я указал ему на его ошибку, он улыбнулся и сказал: «Значит, на это ты не хочешь возразить? По этому вопросу у тебя нет другой точки зрения? Извини!»

Конференция завершилась, и нельзя сказать, что она представляла собой что-то значительное или оказала на что-то влияние. Через полтора года, в 1908-м, я оказался в Киеве и был приглашен, кажется, случайно, на дачу недалеко от города, в Дарницу, на встречу, чтобы рассмотреть несколько политических и национальных проблем. В этой «разъяснительной» беседе участвовали: Давидович (Львович), Аарон (Соколовский), Саня (Хургин), Даниэли (Чернихов) и другие. В результате между мной и Аароном начался резкий спор по поводу моих слов о происходящей из Австрии теории национально-государственной автономии, ориентированной на индивидуума. Я сказал, что с теоретической точки зрения она основана на самоопределении личности как на единственном решающем критерии национальной принадлежности. Но в реальности эта теория развивается как своего рода политическое дополнение к территориальной автономии, так что если когда-нибудь она и реализуется, то только в этом качестве. Однако нации, у которых нет своей территории в стране проживания, не имеют, по-моему, шанса добиться «личной» автономии.

Аарон вскочил и спросил меня с иронией: «Какой адрес твоей «исторической науки» – Полтава, Лубны или Лохвица?» Я ответил ему тихо: «В киевской прессе летом 1906 года было напечатано несколько коротких заметок по этому вопросу». «А, – сказал он, – это оттуда ты почерпнул свой исторический анализ?» – «Нет. Там была упомянута литература по данной теме и приведены убедительные, на мой взгляд, факты. Ты можешь их найти, если захочешь, – это было в «Киевских откликах». – «И кто этот авторитетный автор?» – «Тоже человек из Лубен, Лохвицы или Ромен. Не помню точно. Не важно. Знаешь что? «Тора не на небесах» – это сказано о любом учении, в том числе и о шпрингеровском….

Не надо так уж презирать людей из Лохвицы, Лубен и Ромен, а тем более из Полтавы. Не вся Тора была дарована в Киевской губернии». Повисло неловкое молчание.

В 1919 году Аарон Соколовский посетил меня в Киеве и между прочим косвенно извинился передо мной за это «столкновение»: «Мы понятия не имели, – сказал он, – что ты имеешь какое-то отношение к исторической науке вообще и к еврейской истории в частности! Мы почти ничего не знали о твоем еврейском образовании!»

Во время той встречи я убедился, что источник наших разногласий восходит к самому пониманию еврейской жизни и сионистского начала в ней.

Я решил официально выйти из партии, но передумал: это будет выглядеть слишком высокомерно, лидеры партии не увидят в этом ничего, кроме зазнайства. Я объявил о своем решении только устно и добавил, что с этого года и дальше я не буду принимать участия в жизни партии.