Мир, которого не стало

Директором школы была госпожа Надежда Израилевна Кулишер-Бунцельман. Она была младшей сестрой известного историка и этнографа, юриста и общественного деятеля Михаила Кулишера, невесткой одного из авторитетнейших членов херсонской общины и женой юриста, решившего стать художником. В ее характере смешались энтузиазм русских просветителей, филантропическая чувствительность еврейской общественницы и девушки из хорошей семьи и решительность человека, всегда стоящего на своем и не привыкшего, чтобы ему прекословили. Это была очень приятная женщина, хорошо умевшая производить впечатление. Рядом с ремесленным училищем находилась народная школа для девочек и «субботняя школа», представлявшая собой, по сути, вечернюю школу для молодежи – учителя работали там безвозмездно. Среди учителей было немало опытных преподавателей. Между учителями как представителями двух враждующих лагерей – сионистов и социалистов (социал-демократов по сути) – велись частые споры. Директор пригласила меня на собрание учителей «субботней школы», на котором обсуждалось, как привлечь в школу рабочую молодежь.

Я предложил поставить в центр всего учебного процесса одну тему – «человек, его жизнь, работа и окружение». Литература и арифметика, естествознание и гигиена, география и история – все должно быть подчинено этой теме. Учителя (женщины в большинстве своем) восприняли эту идею на «ура»; была создана комиссия для согласования, и когда программа была готова, меня попросили преподавать… анатомию человека! Гуманитарные дисциплины уже были заняты другими педагогами…

Секретарша «субботней школы» – молоденькая девушка, закончившая или почти закончившая гимназию, – должна была принести мне схемы и рисунки тела человека, и я прочел несколько лекций на тему «путешествие булочки в теле человека». Секретарша Доба Бобров (а ныне, в Израиле, госпожа Мирьям Грушкин) как-то раз, в учительской, спросила меня, не собираюсь ли я устроить «университет» в этой вечерней школе? Я ответил ей:

– Когда-то я мечтал быть профессором. И вот я начал читать лекции, боюсь только, что не по своей специальности…

В целом программа имела успех. На учительских собраниях я говорил, что нужно ввести преподавание истории на основе осознания настоящего и, обсуждая проблемы сегодняшнего дня, «двигаться в прошлое». Эти взгляды вызывали большое сопротивление. По предложению госпожи Кулишер, я согласился дать серию уроков в качестве демонстрации моего метода. В ремесленном училище тогда изучали историю евреев после разрушения Второго Храма. Преподавательница была предельно негативно настроена по отношению к моим «идеям», однако согласилась предоставить помещение класса для этого эксперимента. Послушать урок пришли несколько учителей и просветителей, интересующихся этой тематикой. Среди слушателей был также господин Шломо Невельштейн – муж преподавательницы истории, один из активных сионистов города, человек очень приятный и образованный. Я разговаривал с ученицами о херсонских евреях, о еврейской общине и еврейских организациях. Из разговора следовало, что самые важные заведения в жизни современной общины – синагоги, бейт-мидраши, школы и благотворительные организации, а в прошлом поколении важную роль играл раввинат и раввинские суды. От этого разговора в форме вопросов и ответов, используя все имеющиеся у них знания, почерпнутые из «жизненного опыта и наблюдений», мы перешли к разговору о проблемах еврейского образования, связанных с тем, что у евреев нет собственной страны, но есть собственные обычаи и культура. Так мы подошли к важности синагоги, бейт-мидраша и раввинского суда, а отсюда – к важности Галахи и Агады, а также Талмуда, обеспечившего единство еврейских традиций многим поколениям евреев всех стран рассеяния.

После моих уроков разгорались жаркие споры между учителями. В частности, господин Невельштейн говорил, что наряду с положительными моментами, имеющимися в моей методике, тем не менее следует признать, что в моей системе преподавания истории непропорционально большую часть занимает рациональный подход и совершенно отсутствует подход эмоциональный. Особенно моему педагогическому методу не хватает той самой «актуальности», о которой я говорил.

Я вспомнил об этом благодаря одному интересному случаю, могущему служить иллюстрацией для «теории ассоциаций». В конце 20-х годов на одном моем уроке в учительской семинарии, когда я объяснял методику преподавания истории, я вдруг вспомнил – абсолютно не думая об этом заранее – про мои уроки истории в Херсоне и про господина Невельштейна. Я рассказал ученикам о споре с Невельштейном и сказал: «Семнадцать лет назад я не принял эту критику. Теперь же я во многом согласен с мнением моего тогдашнего оппонента». И вот, после урока, когда я вышел из класса, мне говорят, что один человек ждет меня в учительской. Я вошел в учительскую – и вижу перед собой господина Невельштейна собственной персоной… Он репатриировался из России и пришел меня повидать.