Мир, который без меня. (Альтернативный гей-роман).Книга 3.

Маккена вышел из душа и взглянул на часы. Интересная, все-таки, штука — циферблат. Вроде бы ходят стрелки по кругу и все. Ан, нет. Не все. Это навигатор удаленного доступа с заложенными в него математически-логическими выкладками. Этот кружок с рисками и двумя разношерстными палками гораздо более сложный механизм, чем кажется на первый взгляд. Можно вычислять тангенсы и котангенсы, брать интегралы и извлекать корни, но это все не то. Смысл лишь в величине угла между стрелками и направлении в пространстве биссектрисы. Если самолет Энди вылетел откуда-то и приземлится там-то через столько-то, то именно эта биссектриса в данный момент показывает, где он. Пусть прошло столько-то времени, по этим двум палкам на циферблате и мнимому лучу из точки их пересечения можно почти точно определить местоположение самолета. Вот и сейчас Рой точно знает, что самолет Энди заходит на посадку, следовательно, через час парень будет дома. У Роя есть время прийти в себя, завесив свой эмоциональный фон безэмоциональными ширмами. Каждый раз парень обещает, что полетит назад первым же рейсом, но никогда… никогда не делает этого, потому что всегда летит вторым. Все же, это очень хорошо, потому что Маккена обзавелся тайной, и она состоит в том, что он не пропустил почти ни одного выступления Энди. Он истекает восхищением и любовью в зале, а после спешит в аэропорт, чтобы сонно и расслабленно встретить парня дома.

Итак. Маккена вышел из душа и взглянул на часы. Сорок минут достаточно, чтобы выпить кофе и раз пятнадцать спуститься и подняться в студию, просто не зная, к чему себя приделать. А еще надо куда-то засунуть шок от выступления, а достаточного места нет, и он никуда не помещается. То, что делал на сцене Энди, столь потрясающе, что Рой не может уместить в себе восторг. Есть в балете такой танец — умирающий лебедь. Кто написал музыку, Маккена не знает. Знает только, что видел по телевизору какую-то русскую балерину. Имя ее он тоже не запомнил, но само выступление… Рой был поражен. Энди делал почти то же самое. За десять минут он показал трагедию смерти, и Роя засосал шок. Движения отпечатались на внутренней кинопленке, и Энди сейчас продолжал двигаться внутри него.

Сквозь темноту на сцене пробивается музыка. Она звучит обреченно и одиноко. Шепот проливается сквозь зал, когда на сцене появляются светящиеся голубые бабочки. Невидимые актеры, скрытые темнотой, движением кистей рук заставляют зрителя верить, что насекомые живые. Гибкие, светящиеся люминисцентом, движения пальцев заставляют бабочек летать в этой кромешной тьме. Потом появляется фигура, облачная в обтягивающее трико. Энди. Рой узнал бы его из тысяч фигур. Нет ни глаз, ни рта, ни волос, лишь литой светящийся силуэт, и танец, льющийся трагедией сквозь тьму. Шест. Последние попытки оторваться, чтобы взлететь. Тело парня, жесты рассказывают печальную историю смерти, и он безупречен в своем повествовании. Последний взмах рукой, скольжение вниз, и бабочки… они еще порхают над неподвижным силуэтом. Порхают и опускаются, складывая крылья…

Рой ехал в аэропорт и думал. Нет, он не думал, потому что это были бы слишком примитивные действия мозга, он вновь и вновь мысленно просматривал танец, и внутри распухали чувства. Причем, все сразу. Они вдавливались одно в другое, превращаясь в бурлящий коктейль. Как может Энди так танцевать? Где в нем умещается талант видеть так? Как может он заставить тело превратиться в бесконечную пластику? Как может человек, с которым он разговаривает, ест, спит, может перевоплощаться, уносясь в недосягаемые миры? Он вернется, откроет дверь и будет хотеть кофе, будет жаловаться, что вспотел в самолете, и ему нужен душ, а после будет отдаваться или брать, спрятав куда-то свою иную недосягаемую суть. Он всегда так делает, и Рой молчит, потому что…

— Привет! — Энди открывает дверь, протискивается в окружении клубящегося энергетического облака, швыряет на пол рюкзак и, снимая кроссовки… — Хочу кофе так, что готов продать все и продаться сам! Еще хочу в душ, потому что протух в самолете, но перед этим хочу…

Никто не делает френч так, как он, потому что ни один человек на свете не любит целоваться больше, чем он. И уже кофе — не кофе, и душ подождет…

— Как твое выступление? — спрашивает Рой, едва не подавившись отделившейся слюной.

— Нормально, — обычно отвечает Энди, жадно откусывая бутерброд. — Чертовски вкусно. Рой, тебе нет равных.

Конечно же! Где уж тут быть равным? Это ж тончайшее искусство — отрезать кусок хлеба, намазать масло и взгромоздить поверх пласт сыра из упаковки. Причем, и это условие, без благородной голубой плесени.

— Так ты ничего не сказал про выступление.

— Завалил весь танец. Что-то не танцевалось сегодня. Всю дорогу думал о тебе, словно ты был рядом…

Словно я был рядом. Был, Энди! Был! И ты даже не представляешь, насколько это «рядом» было действительно рядом. Я занимался воровством, но не могу объяснить, что и у кого крал, но оно было упоительным. Чистый адреналин в космических дозах.